Янтарная сакма

Вечером, через день после возвращения Ивана Третьего из долгого и тяготного пути, за Бусыгой Колодиным и за Проней пришёл сам княжий конюший.

— Пошли. Зовёт.

Шуйский держал на псковских купцов справедливую обиду. Он просил у них ведро кизлярки, а получил лишь баклажку глиняную на треть ведра. Остальное было на всякий случай подальше припрятано. Боярин это чуял, оттого и злился.

В сумерках княжей палаты сидели окромя князя Ивана Васильевича Третьего те три монаха — не монаха, но трое крепких книгочеев в монашеских одеяниях. Проня Смолянов никак не верил, что у монахов могут быть такие кулаки, будто пудовые гири. И руки у них, от плечей до локтей, что конские ляжки. Такой рукой можно мечом полдня махать и не устать. Проня монахов побаивался, в глаза им не глядел.

Стол для пиров сиротливо стоял у самой стены.

— С завтрашнего утра, псковские, вы никуда гулять не выйдете. Вот вам три учителя и месяц сроку. Чтобы знали всё, что учителя вам накажут! Да так знали, чтобы из уст отлетало... Вчерась был у меня гонец от тверского князя. Так тот чуть ли не в приказ велит мне вернуть ему либо тетрадь Афанасия Никитина, либо десять гривен, что тот Афанасий занял под своё имя у него. Да с жидовским привеском в двенадцать гривен! Чего мне делать? С вас взять двадцать две гривны? С сирых неучей?

— Мы отдадим ему, тверскому, великий княже, сами отдадим, — заполошился Проня. — Вот сходим в Индии и отдадим.

— Ладно. Тогда ты, Шуйский, раз купчины в отдаче денег добровольны, когда будешь к имям в конюший двор ходить, сабельку-то сымай с пояса. Но! Без плётки всё же не ходи!

— Не буду ходить без плётки, — заулыбался боярин Шуйский.

Великий князь вдруг замолчал, вроде и дышать перестал. Подпёр голову левой рукой, да так и застыл. Пригорюнился. Бусыга Колодин с удивлением заметил, что точно так же сидит и шурин его, Проня. Всегда дразнит великого князя, дубина стоеросовая! Мало того, Проня вдруг решился потревожить думу великого князя:

— О чём горюешь, великий князь, Иван Васильевич? Может, тебе помочь надобно? Так мы... это...

— Печалуюсь я от того, купчины псковские, что сидят у меня на посольском дворе да за крепкой оградой литвинские послы. Приехали дочь мою, Елену Ивановну, единственную мою отраду, просить замуж за круля литвинского, Александра... И к тому моя думушка клонится, что дочь свою единственную, я за того круля литвинского отдам! Потому что иной возможности задрать Литву да Польшу у меня нет.

— Ка-ак «задрать»? — изумился Проня Смолянов.

— Как медведь задирает. Обычно. — Великий князь поднял голову. В глазах блестели такие искры, что ими можно было запал у ружья подпалить.

Проня Смолянов сообразил свою оплошность, тут же бухнулся со скамьи в ноги московского государя. Иван Третий незлобно пнул Проню, велел сесть на место.

— Шуйский! Ты там крикни, пусть гридни стол накроют. Посумерничаем и спать пойдём. — Великий князь вдруг поднялся со стула. — А чтобы вам, купцы, жилось веселее, так я вам свою тайну открою! Встречу имел я с крымским ханом...

— Чтобы крымский хан за Афанасия Никитина эмира Трабзона наказал? — осведомился совсем оживший Проня Смолянов.

— Да нет, — глаза у великого князя странно, по-волчьи сверкнули. — Помнишь, там, у Пскова, бражничали, когда войну отменили? Запродал я ваши жизни и весь ваш город Псков крымскому хану. Ежели через два лета вы, купцы дорогие, не вернётесь из Индий да с дорогим товаром или с золотом, то оно вот как станется: Псков навечно сядет под крымского баскака.

С вашими родителями, жёнами и детьми. С соседями, друзьями и недругами. Хе-хе!

Гридни стали стучать по столу деревянными тарелями, кто-то принёс сальные свечи, зажёг. Но светлее не стало. Вроде даже и потемнело... Ибо врать Иван Третий Васильевич умел очень убедительно. Оттого и смог за время своего володения прирезать к Руси ещё столько земель, сколько у ней было, когда он народился. Русский был князь, он всё резал без особых слов. И земли, и людей.

Шуйского, который всё посмеивался в бороду, шепнули вдруг от двери. Он подошёл туда, что-то послушал. Весело выругался. Сел за стол, глянул на Ивана Васильевича, на поникших псковских купцов, проорал стольному гридню:

— А ты всё же нам выпить подай. Повод нашёлся!

— Ась? — повернулся к конюшему великий князь.

— Литвинские послы пошли на попятный ход. Иосиф Волоцкий в полдень приехал, им души тут же загнул — через плечо до задницы.

— Побольше несите выпить, эй там! — крикнул гридням Иван Васильевич.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Три недели, что послы литвинские сидели в посольской усадьбе за крепким забором, с ними говорил только боярин Данило Щеня.

Сначала ругались о пограничных спорах: кто кого зарезал да за что. Резались на границе Руси и Литвы только бродячие шайки, да купцы, защищавшие свой товар. Про то Москва ещё с покойным королём Казимиром решила, что каждый своих резальщиков выдаёт другому. Десять раз так приговаривали на сходах, но на границе порядка так и не имелось. Ну, вот, нынче порешили, что пусть государи сами казнят своих воров.