Янтарная сакма

Когда русский отряд перевалил за бугор и спустился в низину реки Дон, Менгли-Гирей велел сотнику своей личной охраны скакать к ногаям. Отбитых у калмыков коней ногайцы продадут за серебро мигом. Две тысячи кобылиц погонит завтра Менгли-Гирей на зелёные луга Бахчи-Сарая. Две тысячи кобылиц всего-то за двести серебряных рублей! Лошади станут давать молоко, а бабы утолокают молоко в кумыс. Эх, кумыс, вечная пьяность в голове! И всего-то за двести рублей московским серебром!

А пять сотен самых негожих кобылиц, малодойных, его пастухи отгонят завтра к посольскому каравану московского князя. Московиты кумыс не пьют. Им какая разница, что за лошади?

Застучали у белой юрты копыта крепкого коня. Менгли-Гирей поднял глаза. Перед ним крутился на большом княжьем битюге здоровенный монах — книгочей из свиты великого князя Московского. Монах нагнулся с седла к воняющей мочой голове крымского хана:

— Великий князь Московский, две просьбы забыл тебе передать, великий хан...

— Говори! — пьяно махнул рукой крымчанин.

— Ежели услышишь, что у нас на севере скоро маленькая война почнётся, так чтобы не лез в наши пределы. А лез бы ты через Киев в пределы литвинские. Там будет пусто. Войска литвинские побегут противу нас стоять на севере у Великого Новгорода. Маленько разживёшься грабежом литвинских городов.

— Джаксы. Вторую просьбу говори...

— И, ел емень тар бек![44] Вели, чтобы нам дали кобылиц молодых, справных, удоистых, а не бабушкины слёзы! Не то московский государь обиду на тебя поимеет... Гойда! — и тяжёлый битюг тяжело пошёл в намёт, догонять своих.

— Опять обворовал меня Иван... — прошептал в сияющий бок серебряного ведра Менгли-Гирей. Там виднелась его кривая пьяная рожа. — Отдать придётся Ибану Базилевсу пятьсот хороших кобылиц...

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

— Ногаи донесли мне, что был ты, Ивашка Московский, у моего брата, у крымского хана. Зачем ездил? Меня дразнишь, да? — Казанский хан сидел на своём троне, увезённом из города Бухары ещё внуком Чингисхана, самим Бату-ханом, почти двести лет назад.

Перед троном стоял Иван Третий, великий князь Московский. А попробуй не стоять перед древним персидским троном! На нём ещё цари русов сидели, когда держали под собой Персию и Византию! А этот, который сидит сейчас там, наверху, и бормочет по-своему, он кто? Так, грелка для великого трона...

— Мен сен баламыс ба, айналайн... Казани Коган[45].

— Ты, Ивашка Московский, говори по-русски! Иначе мой толмач зря деньги станет получать.

— А чего тут говорить? Вот. — Иван Третий рассупонил польский кунтуш[46], достал свёрнутую шкуру сайгака с арабскими письменами и сунул назад себя, зная, что ханский толмач там.

Толмач живо и вслух прочёл грамоту крымского хана. Особливо выделил голосом, что четвёртая, любимая, жена Великого султана вот-вот родит и нужно ей делать подарок.

Услышав про роды султанской жены, казанский хан, родом сам от внука бухарского эмира и кыргизской бабы, соскочил с трона и пробежал вокруг Ивана Третьего:

— Мне, вперёд Крыма, почему не дал знать о такой счастливой вести?

— Ну, потому, что ты бы на Москву навалился, стал денег требовать на подарок мимо дани.

— Собачий хвост!

Иван Третий, великий князь Московский, переступил с ноги на ногу. Они, татары, от малого умишка думают, что это очень обидно, когда тебя называют «Хвост собаки». А это просто весёлая подначка арабов, дразнящих тех, кто пашет землю в одиночку. Собака всегда бежит впереди своего хозяина, виляя хвостом. Ибо понятно, что впереди может выскочить волк или, не приведи бог, татарин. Тогда верный сторож гавкнет, а пахарь тут же достанет топор или боевой лук.

Казанский хан вдруг остановил свой бег вокруг Ивана Третьего:

— А почему на колени не встал? Башку сейчас рубить тебе буду!

— Руби. Тогда не узнаешь, почему тебе не надо тратить деньги на подарок, великому султану. Менгли-Гирей потратит, а ты сохранишь.

— Почему это я не стану тратить деньги на подарок великому султану?

— Выкинула плод султанская жена... Праздника в Константинополе не случится.

— Радуешься, да? Ивашка ты московский! Радуешься, что не прирастают Магомедовы силы людями?

— Бабы — не люди, — скучно ответил Иван Третий. — Бабы они инструмент человека. Так и в Коране написано. И в Библиях.

— А? — Казанский хан толкнул своего толмача.

— Джарайт балкала! — тут же подтвердил толмач, зная наверняка, что хан евонный ни Корана, ни Библии не читал. — Правильно тебе говорит Иван Третий, московский князь.

— Езжай тогда домой, Ивашка московский. Там мои люди тебя ждут. Им денег дай. Они знают сколько.

— А нет денег на Москве. — Иван Третий уже дошёл до двери. — Все деньги у крымского хана. Ты сам слышал бумагу, сие подтверждающую. К зиме дань соберём да тебе принесём, тогда наши деньги сочтёшь. А пока нищие мы, хвосты собаки. — Иван Третий толкнул двери так, что обе высоченные половинки с грохотом резнулись об стены дворца.

Жди зиму! Уже из бараньих шкур, собранных великим князем, пошито три тысячи тёплых шубеек да три тысячи шапок, да в сапоги шерстяные укладки. Жди зимы, Казань-город...

* * *