Янтарная сакма

Проня на виду у прохожих засуетился. Зло засуетился, не подымая головы. Книжник, мало того что обозвал его непонятно как да ещё и непонятные вопросы задаёт. Какой такой Гарб? Горбатый, что ли? Горбатых Проня не знает.

К нему неспешно подошёл со стороны ворот нерусский человек с нерусской седой бородой. Наклонился, спросил:

— Муслим?[59]

— Э-э-э, конечно.

— А! Хасанан! Хадж кьян на?[60]

— Нет!

— Хасанан. Тогда, руси, я дам тебе правильный совет. Сначала не носи чалму. Чалму носят те, кто совершил хадж. И потом ещё скажу — тот человек, сзади тебя, он спрашивает: «Где запад, баран?» Так вот, руси, запад там, — бородатый показал в сторону Проломных ворот.

Проня радостно кивнул и тут же повернулся вместе с ковриком в указанную сторону.

— И священный город Мекка там, и святая из всех святынь — Кааба — тоже там.

— Спасибо, — сказал Проня. — А теперь иди, человек с бородой. Я тут сам как-нибудь.

— Я пойду. Только сообщу твоему мудар аль рису, то есть учителю, что на молитву вставать ещё рано.

— Да? Ну, тогда я его сейчас каталя![61]

Проня вскочил на ноги. И тут же слетел с ног, подсеченный ловким ударом неруся с бородой.

— Своего учителя — не убивают, руси. Извини, я повалял тебя в пыли, — белобородый поклонился Проне и неспешно пошёл в сторону великокняжеского двора.

Сзади Прони захохотали. Он в бешенстве оглянулся. Шестеро русских, одетых в малиновые, с белыми отворотами, кафтаны личной охраны Ивана Третьего, перестали смеяться. Старший, с большой чёрной бородой, сказал Проне:

— Сие есть арабский купец. Мы его охраняем. Иди, парень, своей дорогой.

Княжий книжник стоял молча.

— Он у тебя так и просится в кабак, — сообщил книжнику старший из охраны арабского купца. — Отпусти мужика. Русскому надо иногда гасаля[62] свою душу!

Книжник махнул рукой, заговорил с посольскими охранниками об ушедшем купце.

Проня спешно сунул коврик за пояс халата и побежал, разматывая на ходу чалму. Побежал в сторону реки Неглинной, вспоминая, как зовут кабатчика.

* * *

Белобородый арабский купец с длинным именем, которое Иван Третий сократил до Абу Шейх, говорил государю:

— Ибан бин Базилевс! Ты имеешь захаб, я имею дивный товар! Давай станем торговаться!

Захаб. Золото! Откуда этот белобородый, но почти чёрный лицом арабский купец прознал про Иваново золото? Вчера только Иван Третий вернулся от Старой Руссы, Где принял покаянную грамоту от господина Великого Новгорода и под пальчиком великого государя Дмитрия Ивановича, но под своей, подтверждающей пальчик, подписью, лишил торговый град Новгород всех его вольностей, а главное — вечевого колокола, проклятого всеми московскими великими князьями от самого Юрия Долгорукого.

Сегодня же поутру государь казнил прилюдно подлого боярина Ваньку Сумарокова, собрал всех древоделов и велел к зиме приготовить двести саней, да к ним купить шесть сотен лошадей и по первому снегу гнать всё это добро в Архангельск. Да чтобы не забыли положить в сани лыковые мешки, пять тысяч штук. И бочки! Бочек тысячу штук. Мешки — под мороженую рыбу, бочки под тюленье сало! Рыба — московским людям на еду, сало — на свечи. А деньги за их каждодневное потребление — великому князю. Эх, хорошо!

За этот будущий обоз великий князь заплатил мастерам золотом, венгерскими дублонами, на что древоделы стали ругаться.

— Дай, княже, серебро!

— Не дам! Серебро мне надобно на дань татарве казанской!

— А где же нам поменять золото на серебро?

— Со временем поменяете... Псковские купцы придут по зиме торговать, у них малость серебра будет. То да се... Рыбу привезут с низовий Волги. Отстаньте от меня со своим золотом!

Отстали.

— А я тебе, Ибан бин Базилевс, — продолжал говорить араб, — пригоню двести верблюдов! Половина их них — верблюдицы. Молоко станешь доить. Пить верблюжье молоко много лучше, чем водку.

— Это ты правильно говоришь, купец, — ответил наконец Иван Третий Васильевич. — Но не надобно мне верблюдов! Иди в Казань, там верблюдов купят. Потом съедят.

— Я к тебе пришёл, — спокойно держал ответ на грубость великого князя белобородый араб. — И от тебя уйду к себе. Давай сам веди наш торг.

— Да нечего мне тебе продать! Не-че-го! Земля моя захудалая, один ячмень да коровы. Торгую на горсть серебра в год!

— Ибан бин Базилевс! Я не прошу мне продать. Я прошу тебя купить. У меня купить мой товар и дать мне за него захаб! Фахима?[63]

Иван Третий покачал головой:

— Ма фахим туук![64]

Купец Абу Шейх сверкнул глазами, расчётливо медленно вынул их халата платок, развязал один угол. Там, в углу платка, Иван Васильевич увидел три венгерских золотых дублона. По чекану сразу вызнал свои деньги. Вот оно как! Древоделы московские, видать, успели поменять толику княжьего золота на арабское серебро! Башки бы им снести! Так других таких мастеров нету на Москве и в окрестностях. Чёрт бы их...

— Третий раз тебе говорю, я знаю Ибан ибн Базилевс, что тебе нечего мне продать. Я пришёл, чтобы ты у меня купил. Захаб мне давай и бери что хочешь: хоть рабынь из Персии, хоть кобылиц из Аравии, хоть длинные ножи из Дамаска. Захаб мне давай!