Читаем Япония: язык и общество полностью

На вежливо-субъектные формы в отношении действий третьего лица и вежливо-объектные формы в отношении своих действий для третьего лица оказывает влияние связь говорящего с собеседником. Говорить вежливо о третьем лице означает одновременно проявлять некоторое невнимание к собеседнику. Это допустимо, когда третье лицо — наивысшее в иерархии (например, когда сослуживцы говорят о начальнике, мать — с детьми об отце), но не тогда, когда собеседник — лицо, высшее для говорящего или же чужое для него. Служащий даже о своем начальнике не может говорить почтительно в беседе с клиентом, это будет невежливо по отношению к последнему. Нам пришлось наблюдать, как на научной конференции докладчик, излагая историю вопроса, употреблял почтительные формы по отношению ко всем своим уважаемым предшественникам (покойным и живым), за исключением собственного непосредственного начальника: последний рассматривался как «свой», остальные ученые — как «чужие».

Итак, в применении форм вежливости довольно строго отражается иерархия, имеющая несколько параметров. На нее накладываются и другие отношения: возрастные, влияние которых усиливается из-за неизжитых традиционных конфуцианских представлений о почтении к старшим [Ide, 1982, с. 368], групповые, профессиональные. Последние заметны, например, в отражении в речи привычного уважения к профессии врача (в японском фильме, где действие происходит во время антарктической экспедиции, ее начальник говорит фамильярно со всеми подчиненными, кроме врача) или же в традиции сохранять почтительное обращение к своему бывшему учителю независимо от собственного ранга [Suzuki, 1978, с. 141].

Конечно, в описанных социальных правилах отражается характер современного японского общества при пережиточном сохранении того, что было сформировано в предшествующие эпохи (см. ниже об императорских формах вежливости). Однако многое определяется и национальной спецификой Японии. Как отмечала Идэ Сатико в докладе на I конференции по формам вежливости в университете Гакусюин в Токио (1985 г.), для японского языка по сравнению с английским характерна не только сложность системы форм вежливости, но и более строгая ее связь с языковым поведением: при разговоре сразу с несколькими собеседниками американец склонен ко всем обращаться одинаково, японец же будет дифференцировать свою речь. Для японского языкового поведения в отличие от американского характерна, по мнению специалистов, тенденция к закреплению социальных функций человека с двух точек зрения — иерархии и принадлежности к группе. Люди при этом оцениваются не как индивидуальность, а лишь с точки зрения их общественного положения [Mizutani, 1981, с. 106]. Принадлежность к фирме при обращении важнее, чем профессия и даже имя и фамилия: японцев часто именуют по должности или степени родства, но редко по имени; японец часто может не знать, как звали его бабушку или дядю [Mizutani, 1981, с 106–107]. Таким образом, само существование социальных рангов и групповых различий стабилизируется и осознается через языковое поведение, особенно через употребление форм вежливости.

На эту систему оказывают влияние два дополнительных фактора — ситуация общения и индивидуальные отклонения. Употребление форм вежливости при тех же говорящем и собеседнике может не совпадать в зависимости от ситуации общения: чем официальнее (формальнее) ситуация, тем при прочих равных условиях вежливее речь. Признак официальности ситуации связан с упоминавшимся признаком «свой — чужой»: с «чужими» редко общаются в неофициальных ситуациях. Однако полного совпадения здесь нет. Возьмем способы общения на научной конференции, где участники хорошо знают друг друга: в докладах обычно строго выдерживается вежливое отношение к слушателям, уже в ответах на вопросы оно часто снижается, а в последующей неофициальной беседе на профессиональные темы может исчезнуть совсем.

В ряде ситуаций их официальность требует употреблять вежливые формы по отношению к собеседникам, а также вежливо-субъектные и вежливо-объектные формы в связи с ними же: таковы публичные выступления, лекции, проповеди, похоронные речи и т. д. [Ide, 1982, с. 374]; есть, впрочем, исключения: традиционно с XIX в. не принято использовать в большом количестве формы вежливости в парламентских дебатах. В ситуациях такого рода, с одной стороны, множество неопределенных собеседников и даже точный количественный состав их зачастую неизвестен, с другой стороны, это множество заданы некоторые параметры (единомышленники, специалисты в данной области, родные и друзья покойного и т. д.). Они занимают как бы промежуточное положение между ситуациями, где круг собеседников точно определен (разговор, переписка), и ситуациями, где вообще ничего нельзя сказать о собеседнике; в последних, характерных, как правило, для письменной речи, как уже говорилось, почти не используются вежливые формы (исключая речь об императорской семье и о Боге). Случаи рассматриваемого здесь типа мы назовем ситуациями с полуопределенным собеседником.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Косьбы и судьбы
Косьбы и судьбы

Простые житейские положения достаточно парадоксальны, чтобы запустить философский выбор. Как учебный (!) пример предлагается расследовать философскую проблему, перед которой пасовали последние сто пятьдесят лет все интеллектуалы мира – обнаружить и решить загадку Льва Толстого. Читатель убеждается, что правильно расположенное сознание не только даёт единственно верный ответ, но и открывает сундуки самого злободневного смысла, возможности чего он и не подозревал. Читатель сам должен решить – убеждают ли его представленные факты и ход доказательства. Как отличить действительную закономерность от подтасовки даже верных фактов? Ключ прилагается.Автор хочет напомнить, что мудрость не имеет никакого отношения к формальному образованию, но стремится к просвещению. Даже опыт значим только количеством жизненных задач, которые берётся решать самостоятельно любой человек, а, значит, даже возраст уступит пытливости.Отдельно – поклонникам детектива: «Запутанная история?», – да! «Врёт, как свидетель?», – да! Если учитывать, что свидетель излагает события исключительно в меру своего понимания и дело сыщика увидеть за его словами объективные факты. Очные ставки? – неоднократно! Полагаете, что дело не закрыто? Тогда, документы, – на стол! Свидетелей – в зал суда! Досужие личные мнения не принимаются.

Ст. Кущёв

Культурология
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Мы предлагаем читателям целый набор исторических кейсов и теоретических полемик — от идеи спасения в средневековой Руси до «особости» в современной политической культуре, от споров вокруг нацистской катастрофы до критики историографии «особого пути» в 1980‐е годы. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании, США, Швейцарии и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Барбара Штольберг-Рилингер , Вера Сергеевна Дубина , Виктор Маркович Живов , Михаил Брониславович Велижев , Тимур Михайлович Атнашев

Культурология