Японская кукушка, или Семь богов счастья

– Вот тебе, бабушка, и капустная голова! – это у него была такая глупая присказка, которую он говорил в минуты крайнего удивления. – Это каким же таким мастером?

Я покрылся пятнами и только хотел было объяснить Лесовому, что я задумал, как в комнату вошла бабушка. В руках у неё был поднос с пирогами.

– Ох, и получились пироги на славу у нас с Матрёшей, на диво-дивное. Гляньте-ка, так и пышат, так и пышат!

Матрёша была девушка из села, что помогала бабушке по хозяйству. И то правда, на пироги была особая мастерица.

– И с грибами, и с картошкой с салом, и с капустой квашеной.

«Да уж, с капустой – это было очень по теме!» – подумал я, и мы с Лесовым переглянулись.

Видя моё замешательство, Лесовой понял, что я не желал бы до поры делиться с бабушкой своими замыслами, и потому остаток вечера мы провели в карточных играх, разговорах о покосе, о том, как куры перестали нестись, и о приметах – будет ли зима долгой и лютой или не очень. Скоро у них, по обыкновению, завязался спор.

– А я вам говорю, Пётр Петрович, – волновалась бабушка, – что куры когда плохо несутся к осени, то это к долгой зиме, да со снегом больше обычного. И белки вон желудей насовали по всем клумбам, копать не повыкопать, вон как цветник под окном перелопатили, ироды! Три куста розовых начисто повыдергали.

– Да вы на скорлупу этих желудей внимательно смотрели, уважаемая Наталия Игнатовна? – не сдавался Лесовой, теребя воротник кителя. – Да она тонёхонька, что тебе папиросная обёртка, а значит, снега много не будет. Это я вам говорю… сто раз мной проверено…

Но бабушка и не думала ему уступать, и они начинали всё сначала.

Заскучав от их споров и немного обескураженный отрицательной реакцией Лесового на мои планы, я поковылял к себе. Если не он мне поможет, то кто? – переиначил я про себя знаменитый библейский стих.

Но перед самым уходом полуоткрытая дверь спальни скрипнула и отворилась. На пороге стоял Лесовой. Я понял, что бабушки рядом не было.

– Ты это, Аким Родионович, зря так насупонился. Ага. Покумекать тут надо, так с ходу не решишь. Ты бы мне наперёд толком объяснил, какая муха тебя укусила, зачем тебе, барину, мастерская. В артель, что ли, задумал поступить? К Тенишевским?

«Да какой я барин, – подумал я, – смех один». А Лесовому сказал:

– Пётр Петрович, кроме вас, мне никто не поможет. А мне очень, очень надо! И при том, – добавил я, – никакой я не барин. Вы же сами знаете. Мы из разночинцев.

Он снова посмотрел на меня с любопытством, помял в руках картуз и, собираясь уходить, сказал:

– Ну ладно, разночинец-фантазёр, пораскинем мозгами, что да сё. И главный-то вопрос – для чего. Бывай, Аким Родионович, доброго здоровьичка. Спокойной ночи!

– Так придёшь завтра? – не удержался я. – А, Пётр Петрович?

И, увидев за его спиной бабушку, добавил:

– Может, выведешь меня на прогулку? А то доктор велел гулять, чтобы инфекцию почаще выветривать.

– Пфуй, Акимка, что за вздор ты несёшь? Как можно инфекцию выветривать? – всплеснула руками бабушка.

Но Лесовой понял мою мысль – обговорить дело во время прогулки – и, кхекнув, ответил:

– А отчего ж не прогулять вас, Аким Родионович. И на кобылу ежели что посадим – только ремнями покрепче к седлу прикрепим и прогуляем! Лишь бы не понесла, непутёвая!

Бабушка было запротестовала, но потом стихла.

– Возьмите пирогов на дорожку, Пётр Петрович, – закудахтала она, видя, что Лесовой направился к выходу.

– А и возьму, не постыжусь, Наталия Игнатовна, – радостно согласился Лесовой и незаметно подмигнул мне через порог.

Он ушёл. Бабушка с Матрёшей стали собирать со стола.

А я, приободрённый, притворил дверь в спальню и достал свои фигурки – старика и рыбака, – и тоже подмигнул им.

– Ну вот, голубчики. Теперь вы никуда не денетесь. Теперь вы мои соучастники, – сказал я им. – Довольны своей затеей? Ведь это вы всё задумали, так?

Фигурки хранили молчание, но что-то в хитрых глазках старика и в чуть скошенных к носу сосредоточенных бровях человечка с удочкой мне подсказывало, что вся эта история с мастерской принадлежала не только мне одному. Ей-богу. Клянусь.

22

Капитан 3-го ранга Кобаяси Эйси, комендант учебной части военно-морского гарнизона, куда должен был вернуться Райдон и куда он так непростительно опоздал, был из тех людей, которых побаивались не столько из-за его положения начальника, сколько из-за него самого. Он всегда был предельно спокоен и внимателен к окружающим, и даже вежлив, никогда не гневался и не повышал голоса на подчинённых и не заискивал с вышестоящими. Но при этом, когда люди находились с ним рядом более десяти минут, им становилось не по себе.