Японская кукушка, или Семь богов счастья

У Райдона было много вопросов. Очень много. Главным из них был, пожалуй, вопрос, каким способом хотел бы Кобаяси умереть от его, Райдона, руки в эту же секунду. Если бы он мог, то с удовольствием бы задушил капитана, утопил или выпустил ему кишки самурайским мечом прямо на его чистенький капитанский китель или дурацкие записки, а лучше и на то и другое, несмотря на то, что сам Райдон был очень мирным и тихим человеком.

Однако этого он спросить не мог. Поэтому он сказал как попугай то, что требовалось по уставу:

– Никак нет, господин капитан.

Но Кобаяси умел читать по лицу. Он подошёл к Райдону и, внимательно посмотрев на него, сказал:

– Это неправда. Что вы хотели у меня спросить? Ведь вы что-то хотели у меня спросить и побоялись. Но я знаю, что вы не трус. Спрашивайте!

«Это какой-то демон!» – подумал с ужасом Райдон, но, вспомнив, что он сам – всего лишь побег бамбука, а не человек, равнодушно спросил, как если бы его это практически не интересовало:

– Когда я смогу отплыть к своему экипажу?

Кобаяси задохнулся от подобной наглости.

– Когда вы мне больше не будете нужны, – сказал он, прищурившись. – Мой ответ вам ясен, младший лейтенант Тоёда?

– Так точно, – сказал Райдон, не надеясь, что это чудо – то, что он когда-нибудь не будет нужен капитану, – сможет когда-либо произойти. Ясно, что он умудрился заинтриговать этого демона своим опозданием и полным отсутствием панического страха перед наказанием и теперь, судя по всему, самой интересной игрушкой из всего гарнизона для Кобаяси Эйси будет именно он – Тоёда Райдон. Поэтому теперь, если он захочет вернуть себе в одночасье утраченную свободу, ему придётся надолго забыть, что он человек, и продолжать оставаться побегом бамбука. И, к его великому ужасу, возможно, очень, очень долго.

23

Кроме испытания болезнью – для Светланы и многодневной разлукой с барышней – для Поликлеты, обеим пришлось пройти ещё одно не менее суровое испытание – местной пищей. Ни Светлана, когда лежала в больнице, ни Поликлета в новом своём пристанище, оказались не готовы к дегустации местной кухни, приветливо представленной последней всё тем же услужливым Сусуму Петровичем. Пока Светлана лежала в больнице в бреду и лихорадке и не была в состоянии отчётливо понимать, чем её кормят, Поликлета терзалась вопросами, где бы чего покушать, и с самого первого дня прибытия на жёлтый остров постоянно испытывала чувство голода. То, что она увидела в харчевнях и лавках, её поразило до глубины души – кроме риса и рыбы, при этом частенько сырой, местные жители, казалось, ели только водоросли, грибы и морских гадов всевозможных мастей в пугающем воображение изобилии. Что до мяса, пирогов, картофеля и капусты, так привычных русской душе, об этом не было и речи, и даже чай – чай японцы пили как будто ненастоящий, а прозрачный, ядовито-зелёного цвета.

– Господи, прости им, неправоверным, наверное, с рождения животами маются, поедая всякую нечисть морскую, – жаловалась Поликлета Всевышнему, разворачивая тонкий бумажный пакет с очередным подношением Сусуму Петровича.

Так и есть, в пакете оказались две аккуратные коробочки, перевязанные красной атласной ленточкой. Сусуму протянул коробки Поликлете. Она поняла, что он предлагает сразу посмотреть их содержимое. Развязав ленточки – ишь ты, какой деликатный мужчина – Поликлета увидела, что в одной коробочке был рис, присыпанный сверху мелко накрошенной зеленью и тремя лепестками хризантемы, а в другой – не менее аккуратно нарезанные тонкие ломтики чего-то бурого, с ужасным запахом протухшей рыбы.

– Да что ж это за еда такая? – изумилась Поликлета, слегка воротя нос от коробочки с рыбным духом, так, чтобы не обидеть нечаянного спутника своих дней на чужбине.

– Шиокара, – расплылся в блаженной улыбке Сусуму Петрович, – это карамара. Сорёный, – он приободряющее кивнул, показывая, что и сам не прочь бы отведать лакомство, но это подарок гостям и он не может позволить себе такое кощунство.

Потом он поискал где-то у себя за пазухой и вынул маленький пузырёк с тёмной жидкостью. Поклонившись, он протянул пузырёк Поликлете.

– Поривать, – сказал он, наклоняя пузырёк над рисом, – риса. Шиокара. Тоже поривать.

Поликлета открыла пузырёк, понюхала, хотела было поморщиться, да вовремя остановилась. Неловко, старается человек, угощает, а им всё ж не угодить никак. Да главное, чтоб не отравил ненароком, любезный. Не должен вроде. Христианин какой-никакой. С другой стороны, ежели ты православный, зачем людям гадов несёшь на закуску? Однако негоже с ним ругаться.