Японская новелла

Пока мать и дочь беседовали друг с другом, по проселочной дороге, примерно в десяти те отсюда, медленно брел старик крестьянин. С мотыгой на плече, освещенный сзади вечерним солнцем, он ступал на собственную тень. Собирая в горсть рисовые колоски, он с шуршанием растирал их между пальцами, брал в рот и выплевывал шелуху. Так он шел своим путем, что-то шепча себе под нос, когда сзади его окликнул мужчина лет пятидесяти с лишком, со связанными в пучок волосами¹³, одетый в платье из домотканой материи с накинутым сверху чесучовым видавшим виды хаори¹⁴.

— Мампэй-сан! Эй, Мампэй-сан! Старик неспешно обернулся на оклик.

— Да это никак ты, Дзимбээ? Откуда?

— Вот, заглядывал в Такэмура.

— В Такэмура? А-а, верно, к Сонобэ-сан? С этим сватовством придется, пожалуй, порядком натрудить себе ноги, а, Дзимбээ-сан?

— И ноги натрудить, и хребет погнуть. Если бы и та сторона постаралась, дело бы сладилось, но... Что говорить, Мампэй-сан, сватовством и войной я сыт по горло.

— Да уж, что до войны, то, по правде сказать, Сайго-сан все вверх дном перевернул. Но теперь он лежит в сырой земле, говорить больше не о чем...

— Пожалуй, так оно и есть. А уж как люди натерпелись из-за этого “Демона Чумы”! Хотя бы здесь, в Накацу, четыре-пять десятков семей слезами обливаются. Зачем ходить далеко — возьми усадьбу...

— Что же, и с молодым господином Сигэру уже все кончено, а?

— Пожалуй, что так.

— Если с Сигэру правда все кончено, то и старый господин, и хозяйка вовсе отчаются. Однако, Дзимбээ-сан, ведь для господина Такэру Сайго-то оказался богом счастья, верно?

— Это точно.

— Не будь Сайго, не было бы войны, а не будь войны, Сигэру был бы жив-здоров. А если бы Сигэрусан был жив... да что там! Теперь все в руках господина Такэру. Того, кто мешал ему, нет в живых. Ведь старший брат его —дурачок. Стало быть, все огромное состояние достанется ему одному. К тому же на такую красивую барышню нацелился. Нет, ты смотри, какой везучий!.. А, Дзимбээ-сан?

— Это точно. Но, как говорят, пока живешь, не теряй надежды. Что бы господину Сигэру не идти на войну, а сидеть смирно... Он был любимчиком, вот имущество Уэда и поделили бы пополам, сколько бы господин Такэру ни бесновался. А стоило Сигэру уйти на войну, и все богатство уплыло у него из рук — тысячи, десятки тысяч иен¹⁵. И что осталось? Одна лишь могильная яма!.. Любимую подружку, О-Кику, и ту отняли... Хотя, положим, еще неизвестно, удастся ли это Такэру. Завладеть еще и О-Кику—это уж слишком, верно? А взглянуть на господина Такэру! Злобный, страшный человек! Но ведь как бы ни судачили за его спиной, а встретятся лицом к лицу — и каждый низко склоняет голову. Вот и я, Дзимбээ, рысью бегу по его поручению, разве не так? Такэру...

Внезапно сзади раздался топот копыт, и, обернувшись, они увидели, что лошадь остановилась всего в нескольких шагах от них. Всадник, сидевший в японском седле на гнедой лошади, был мужчина лет двадцати с небольшим, с густыми бровями, одетый в шаровары для верховой езды из белой бумажной ткани; в руках у него был бамбуковый хлыст.

Поспешно посторонившись, мужчина со связанными в пучок волосами поклонился.

— Издалека ли изволите возвращаться, господин? Небрежно кивнув, всадник проехал еще несколько шагов, но внезапно обернулся.

— Дзимбээ?

Тот торопливо подбежал.

— Слушаю!

— Ну, как?

На бегу, стараясь не отстать от лошади, Дзимбээ ответил:

— Как раз возвращаюсь оттуда. К сожалению, тамошний хозяин сегодня в отлучке...

— В отлучке? Чего они тянут! Когда же, по-твоему, дело окончательно сладится, Дзимбээ?

Почесывая в затылке, Дзимбээ следовал за всадником.

— Не стоит спешить, господин. У них почти все готово, так что подождите, пожалуйста, еще два-три дня, положитесь на Дзимбээ...

— Не справишься — поручу это дело другому, так и знай.

Нахмурив густые брови, всадник пристально взглянул на Дзимбээ, сверкнул глубоко сидевшими глазами, хлестнул лошадь и умчался.

Дзимбээ, отстав, переглянулся со стариком и вздохнул.

— Каково, Дзимбээ-сан, а? — сказал старик.

— Просто не знаю, как быть...

— Смена хозяев и на деревне ох как отзовется!

Пока эти двое, вздыхая, беседовали между собой, молодой всадник отъехал уже примерно на тё. Насупив брови, он скакал, стегая хлыстом ни в чем неповинные ветки придорожных ив, но вдруг пробормотал: “Незачем торопиться...”, отпустил поводья и успокоился.