Японский парфюмер

Он никогда не рассказывал о себе. Обмолвился как-то, что родители его врачи, и это определило его выбор. Свою профессию Юрий не любил – не желал лечить плебеев. Меня он тоже никогда ни о чем не спрашивал. Не интересовался или держал дистанцию. И, странное дело, меня это не задевало. Все, что он делал, было правильно, хотя и необычно. Сейчас, оглядываясь назад, я не могла объяснить, как получилось, что он полностью подчинил меня, поработил и растворил в себе. Меня тянуло к нему со страшной силой.

Магия, не иначе. Вуду. Воткнул иголку в куклу, похожую на меня, – прямо в сердце! Кукла затрепыхалась, но иголка держит крепко, не вырвешься. Галка, подруга детства, так и сказала однажды: «Твой Юрий – колдун какой-то или черная ведьма, как взглянет, так прямо мороз по коже! Смотри, Катюха, наплачешься ты с ним!»

Как-то во время прогулки мы наткнулись на ребят из моей группы. «Катюха, привет! – завопил кто-то из них. – Ты слиняла, а Теоретик о тебе спрашивал!» «Теоретик» было прозвище преподавателя теоретической грамматики.

Юрий высокомерно молчал до первой попавшейся автобусной остановки, где, холодно попрощавшись, оставил меня одну, сказав напоследок: «Не люблю быдла». И зашагал прочь. Было уже поздно, и я почувствовала себя неуютно. Улица была пуста. Автобуса долго не было. Впервые я обиделась на замечательного Юрия Алексеевича. Если бы он появился на другой день или через неделю, я бы нашла в себе силы сказать ему все, что думала о его неприличном поступке. Но он исчез на два долгих месяца. И появился снова теплым апрельским вечером. Свалился как снег на голову.

– Как жизнь, Катюша? – произнес знакомый голос у меня за спиной, и я задохнулась от радостного волнения.

– Прекрасно! Как ты? – Я всматривалась в его лицо, чувствуя, как заливаюсь краской, а в коленках появляется отвратительная слабость. Ну что ты будешь делать!

– Никак. – Он слегка пожал плечами. Ему было неуютно, неинтересно, скучно. Как всегда, впрочем. Руки он держал в карманах, слегка сутулился, смотрел без улыбки.

Мы снова бродили по городу, не сговариваясь, сворачивая на знакомые улицы. Деревья были покрыты молодой зеленью. В воздухе витал горьковатый запах дыма. Жгли прошлогодние листья.

Юрий раздражал и притягивал меня одновременно. Удивителен механизм приязни! Знаешь, что человек неприятный, плохой, неподходящий, а вот поди ж ты, тянет к нему, и ничего тут не поделаешь. Химия? Должно быть, химия. Эти вялотекущие отношения продолжались до самого окончания института, вернее, до моего отъезда на работу в деревню Терновка. В городе для меня не нашлось места.

От Терновки до города всего пятьдесят километров, и я моталась домой на выходные. Я проработала там год. Снимала комнату у одной старушки. Старушка была популярна и востребована, она варила самогон и торговала им под покровом ночи. Часто ночью я лежала без сна, одетая, сжавшись от дурных предчувствий, прислушиваясь к бубнению мужских голосов за хлипкой дверью моей спальни. Я опасалась, что им захочется познакомиться со мной поближе. Да что там опасалась! Мне было по-настоящему страшно! Старушка была плохой защитой, тем более, напробовавшись своего зелья, она мало что соображала. И амбре! Пронзительное амбре отвратительного варева! Весь год меня преследовала мысль о бессмысленности моего существования. В деревне часто не было света. Жгли свечи. Ученики испытывали сложности с родным языком. Как, впрочем, и учителя, которые были заняты огородами и скотиной. Иначе было не выжить. Английский воспринимался здесь как ненужная роскошь.

Конечно, я вспоминала о Юрии. Но образ его размывался до полной неузнаваемости. В деревенской жизни ему места не было. Впрочем, а где же было его место? И было ли вообще? Его эстетство и высокомерие казались мне теперь напыщенными и просто глупыми. По привычке я вяло пререкалась с ним, иллюстрируя крепость «заднего ума».

– Тебе бы здесь пожить, увидеть, как борется за выживание это самое быдло, которое ты так презираешь, – говорила я воображаемому Юрию, и в голосе моем проскакивали назидательные нотки, которых я никогда не позволяла себе наяву. – И умудряется сохранить при этом человеческое достоинство и доброту.

Как-то во время урока, заняв детей самостоятельным переводом, я подошла к окну. Стоял ранний ноябрь. Листья на деревьях еще держались, радуя глаз глубокими сочными красками. Одуряюще пахло вялой травой, землей, далекими дымами. Запах этот будил сожаления и грусть: еще один год уходит.

Я увидела, как в школьный двор въехал длинный черный автомобиль. Объехав полыхающую поздними георгинами клумбу, он остановился у крыльца. Открылась дверца, и из автомобильного нутра выбрался Юрий Алексеевич Югжеев собственной персоной! Меня обдало жаром. Вот уж кого я не ожидала здесь увидеть! Как он сюда попал? Добрался по проселочной дороге, годящейся только для трактора или танка, в своей шикарной машине? Или упал с неба?