Японский парфюмер

– Ну как? – спросил он, рассматривая меня очень светлыми глазами. – Что скажете?

– Даже не знаю… – пробормотала я. Перевод мне не понравился. – Как-то непривычно. Довольно бесцеремонно. – Тогда мне было невдомек, что это было не чем иным, как образчиком его специфического юмора.

– Классика – не догма! – назидательно произнес молодой человек. – Классическое наследие требует переосмысления в каждую новую историческую эпоху, ибо устаревает. Вы только вслушайтесь: « Образ яркий и опасный, саблезубый и хвостастый !» Экспрессия, сила, а?

Глаза наши встретились, и, к своему облегчению, я поняла, что необыкновенный молодой человек, видимо, шутит.

– А «хвостастый» в современном контексте предполагает связь времен? Сами придумали?

– Вот именно! – сказал молодой человек, глядя на меня в упор. – Сам. Я люблю придумывать новые слова. Не пробовали? Очень увлекательное занятие.

Я не помню уже, когда этот высокомерный неулыбчивый взгляд в упор стал меня раздражать. Но тогда до этого было еще очень далеко. Тогда это воспринималось как взрослость, уверенность в себе. Именно эта взрослость и притягивала меня как магнит. Я росла без отца, робела в присутствии взрослых мужчин и смущалась, когда разговаривала с отцами подружек. Юрий был старше меня на пять лет. Он был взрослым молодым человеком в отличие от просто молодых людей, которые окружали меня. Возбуждая мое любопытство, он тем не менее не пугал меня, как взрослый человек.

Из библиотеки мы вышли вместе. Долго бродили по городу. Забрели в захудалый кинотеатр на окраине, посмотрели «Мужчину и женщину» Лелюша. Фильм был «в масть», как говаривал дядя. Все в этот вечер было прекрасно и необычно…

Юрий окончил медицинский институт в столице, вернулся в родной город по настоянию родителей и теперь скучал в районной больнице. Он вскользь пожаловался на недостаток общения, серость коллег, посетовал, что уехал из столицы, где можно было прекрасно устроиться. И подтекст был, во всяком случае, я поняла это именно так: «А вот с тобой мне хорошо!» Он не попытался прикоснуться ко мне и не сказал ни одной двусмысленности. Мы расстались около полуночи. Он также не спросил номер моего телефона, не постоял у подъезда. Ушел, попрощавшись скоро и небрежно.

Говорят, мы влюбляемся не тогда, когда встречаем подходящего человека, а когда приходит время. Более неподходящего человека для любви, чем Юрий Алексеевич Югжеев, трудно себе вообразить. Но, видимо, пришло мое время. Я влюбилась. Мысли мои были заняты новым знакомым. Я вспоминала его лицо, жесты, голос – глуховатый, неторопливый… Его слова о том, что мы в чем-то совпали, как два зубчатых колесика в старинных часах, звучали в ушах снова и снова, от них перехватывало дыхание и появлялась слабость в коленках… Впрочем, про коленки я, кажется, уже упоминала.

Все, что он говорил, было значительно, необыкновенно, ни на что не похоже. Я несколько раз прошлась мимо районной больницы в надежде встретить его. Увидеть хотя бы издали. Отчаянно желая этого и отчаянно стесняясь. А он исчез. Я недоумевала, не могла думать ни о чем другом, предполагала самое худшее. Через две недели как ни в чем не бывало он поджидал меня у института. Он никак не объяснил свое исчезновение, а я из гордости ни о чем не спросила. Хотя, какая там гордость! Не посмела! У таких, как Юрий, не спросишь… И снова мы долго бродили по улицам. Разговаривали о книгах. Он был потрясающе начитан. Те романы, которые я читала в силу необходимости, он читал ради удовольстия, сам. Причем в оригинале. Однажды у меня мелькнула мысль, что ему никто не нужен… человек в себе.

Он познакомил меня с Бетховеном, своей любимой «Одой к радости» и рыжим братом Вивальди. По-новому открыл Китса, Шекспира, Джейн Остин. Он был сноб, и снобизм его проявлялся в любви к хорошей литературе, хорошей поэзии, классической музыке, литературному языку и дорогой одежде. Он был неплохим пианистом. Я благодарна ему за все, что он мне дал. Но снобизм его также проявлялся в презрении к «быдлу», «плебсу» и всему «неэлитарному», что было менее приятно. «Элитарный» было его любимым словцом.

Как-то он обмолвился о своей подруге, замужней даме много его старше. Мне даже в голову не пришло ревновать: ревность в их мире, как мне казалось, была чем-то неприличным.

Так и тянулись наши отношения. Юрий был как кот, гуляющий сам по себе. Приходил и уходил. Ничего не объяснял. Исчезал по-английски. Появлялся спустя месяц-другой. Снова исчезал.