Японское искусство войны. Постижение стратегии

Утагава Куниёси. Портрет добродетельного самурая. 1852

Одной из родственных исторических черт буддизма и христианства было то, что и то и другое учение порвали с родовыми традициями тех культур, в которых они возникли, – индуизма и иудаизма соответственно. Не будучи привязанными к государству и семье, буддизм и христианство уже в древности обрели универсальную доктрину, разрывавшую расовые, национальные и культурные ограничения. Отметим, однако, что привычка перекраивать все на свой лад столь сильна в человеке, что и в японском буддизме, и в европейском христианстве вокруг различных патриархов, евангелий, церквей, школ и сект действительно возникли новые формы «псевдонационализма».

В то время, когда Судзуки Сёсан писал свой антихристианский трактат, псевдонациональные элементы в буддизме и христианстве были особенно сильны вследствие своей тесной взаимосвязи с политическими, экономическими и географическими условиями. Христианских миссионеров подозревали в поддержке европейских колониальных целей; и даже миссионеры, занимавшиеся исключительно проповедью Евангелия, зачастую нисколько не интересовались буддийским учением за пределами того, что могло послужить их интересам. Несомненно, что причиной нежелания японских военных властей видеть на своей земле слишком много иностранцев и их посланников стала не только прихоть.

Что же касается буддистов, то они, как правило, приветствовали дружественные и сердечные отношения между самыми разными школами и сектами, в том числе и теми, что слились с синтоизмом. Некоторые из них проповедовали учения и практики, настолько же отличающиеся внешне от буддизма, насколько последний отличался, скажем, от христианства. Однако буддийская концепция целесообразности служила достаточным основанием для того, чтобы принять в тело учения их всех. Поэтому буддисты были просто поражены и ошеломлены агрессивностью и догматизмом европейских христианских миссионеров, особенно в свете того, что их учение, как они его воспринимали – о местном божестве, претендующем на то, что оно правит всем миром, – на самом деле казалось им чрезвычайно поверхностным и неглубоким.

Это не значит, конечно, что интеллектуальный уровень иезуитов позволял им обращать в свою веру лишь париев, крестьян и торговцев. Просто японцев они, видимо, считали тогда, в начале XVII столетия, невежественными язычниками, пребывающими во мраке средневековья, с которыми нет смысла обсуждать «Сумму теологии». Их собственное же знание буддийского учения никоим образом не позволяло им одержать верх в диспутах с дзэнскими наставниками. В конечном счете духовные и политические аспекты взаимоотношений двух культур слишком зависели от субъективного и объективного опыта каждой из сторон.

Утагава Куниёси. Сумино Дзюхэйдзи Цугуфуса изображен в спальне Моронао, куда он ворвался раньше других воинов. XIX в.

Что касается лидеров Японии, то для них достаточно было понять, что перед ними люди, ничуть не лучшие всех прочих, явившиеся с историями о том, что японцы должны отдаться под их власть во имя Бога, их Бога, который тоже был ничем не лучше, чем какой бы то ни было другой. Обида японцев отчасти сравнима с обидой и негодованием тех народов, которых позднее японские милитаристы, вдохновляемые синтоизмом, пытались убедить, что они должны позволить японцам решать за них их проблемы. Ведь воинственные приверженцы синто заявили, что именно японцам, наследникам богини солнца Аматэрасу, возведенной в ранг высшего божества, надлежит править миром.

Транскультурное мировоззрение буддизма не позволяло примириться с этим. Судзуки Сёсан, вполне осознавая свой патриотический долг опровергнуть христианскую доктрину, тем не менее, пользуясь случаем, рассуждает и о буддийской доктрине. Сопоставив наднациональное величие буддийской доктрины спасения с в высшей степени политизированной агрессивной позицией христианства, он обращается к непостижимой возвышенности невыразимого дзэнского учения, столь разительно отличающейся от строгой доктринальности христианства. Вначале он сравнивает представления буддизма Махаяны и христианства о космосе, а потом с дзэнских позиций разоблачает и саму психологию догматизма: