— Иди, иди, балабол! — прогавкала за спиной какая-то бдительная тётка. — Не морочь девочке голову.
Глеб подмигнул зарумянившейся брюнетке и зашагал дальше.
Он ведь даже и не соврал. Хвори спортивного мальчишку не настолько донимали, чтобы сплавлять их к лешему. Но кто неуязвим? Дрянная идея — тащиться на тренировку с больным горлом и температурой. На трассе Глеба скрутила жаркая слабость. Он постоял с минуту, навалившись на глубоко вонзившиеся в снег палки. Затем сошёл с лыжни и ковылял по сугробам, пока не упёрся в груду валежника. Кричать не мог, только едва слышно прохрипел: "Лес, лес, возьми мою хворь!"
Ничего не произошло. Остудило жутью, затрясло. Домой незадачливый лыжник явился чуть ли не на бровях. Заснул, онемелый от вонзившейся в глотку боли, напичканный лекарствами, с компрессом на пылающем лбу. А поутру болезнь превратилась в неприятное воспоминание, в сон.
С того дня Глеб сумел бы растолковать непосвящённым значение слова "самовнушение" толковее самого толкового из всех толковых словарей. Но никому о случившемся в январском лесу не рассказывал, даже полунамёками, опасался насмешек.
Раздумья о странностях былого скомкали время пути в незаметные мгновения. Август уже насорил на опушке палой листвой. Тропа вела на подъём, в сумрачный бор на пологом холме. Глеб остановился, когда понял вдруг, что не слышит собственных шагов. Огляделся. Знакомый с детства замшелый ельник... нет, не тенистый — пронзённый светом до корней. Мертвенно прозрачный. Дорожку замело хвоей. Зелёной, блестящей, живой. В смолистых насыпях увязали звуки. Полинявшие до верхушек ели проецировались на сухой мох истощёнными тенями.
"Что за мор? Короеды расплодились?"
Глеб покачал головой в растерянности и зачем-то сказал вполголоса:
— Лес, лес, отдай свою хворь!
— А много ли ты унесёшь?
Голос звучный, озорной.
Человек шагнул из-за выворотня и неслышно приблизился к тропе.
— Мы знакомы? — неприязненно спросил Глеб.
— Не помнишь меня?
Неизвестный выскользнул из муара теней в дымчатый светопад.
— Ярик?!
Одноклассник. Не друг, но достойный соперник на лыжне.
— Давно тебя не было...
— Кручусь, Ярь... Сам как?
Ярослав улыбнулся, развёл руками. Дела у него, видать, шли вяловато. Зато рукопожатие болезненно удивило энергичностью. Ладонь шершавая, жёсткая... как расщеп сомкнулся.
— И на сколько тебя хватит? — Ярь словно забыл разжать пальцы, напротив, хватка усилилась. — Всего тебя? На деревце?
Глеб отпрянул, вырвал онемевшую руку.
"Я ведь обознался?!"