Ярем Господень

— Вона что-о… Гордо мыслили наши предки!

Монах не торопился уходить, еще и еще напоминал:

— Ты осмотри завтра гробницы собора — там родословие Романовых. Там покоится великая инокиня Марфа — посестрия патриарха Филарета. Что ты так на меня воззрился? Посестрия — бывшая супруга боярина Федора Никитича Романова, родителя царя Михаила.[17] Царь Алексей Михайлович добре прилежал к собору. Что еще… Попытай попасть в патриаршу ризницу. Что в ней драгоценного пребывает, и исчислить невозможно: книги древние, что Никон собирал, облачения, утварь патриархов, кресты дивно украшенные, а саккос, что принес митрополит Фотий из Царьграда, унизан семьюдесятью тысячами жемчужных зерен — диво, чудо вселенское!

Митрополит Сарский и Подонский Евфимий внимательно и строго посмотрел на Иоанна и коротким взмахом руки оправил свою ухоженную бороду.

— Давно в монашестве?

— На девятнадцатом году постригся, ваше преосвященство. Теперь мне двадцать два.

— Пишет братия Санаксарского в челобитной о твоем монашеском достоинстве — вельми похвально. Просят рукоположить во священники…

— Тако, ваше преосвященство.

— Так ты арзамасец, нашей патриаршей десятины…

— Подгороднева села Краснова уроженец. Родитель, дедове, дядя — все в храме служащие.

— Порядок службы церковной знаешь, грамотен?

— Читать отрочем начал, довольно навычен. А вседневные службы с мальства затверживал, частенько за родителя чтецом в церкви Рождества.

— Похвально! А скажи-ка слово об обеднице?

— Её в иные дни вместо литургии отправляют. Кроме часов, читается псалом сто второй и сто сороковой и «Единородный Сыне, блаженны…»

— Из Катехизиса — что есть священство?

— Священство есть Таинство, в котором дух Святой правильно избранного, через рукоположение Святительское, поставляет совершать Таинства и пасти стадо Христово.

— Вот ты мних… Нут-ка, за что чтим святого подвижника Савватия? Что показует тебе его земная жизнь?

— Во времена Василия Темного подвизался Савватий, кончил дни своя по следованной Псалтири в деревне Сороке, а год-от шел шестьдесят второй… Поставил в лопи дикой на Соловецком острову обитель, да захирела после она. Но восстановил ее святой Зосима…

— Добре так! И еще испитую! Почему установлен праздник трех святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустова, ведаешь ли?

— Читал предание. Распрю, мирские споры о том, кто из этих святителей боголюбезнее, погасили сами святые. Явились они к Иоанну епископу Евхаитскому и сказавше: «Мы имеем одно достоинство перед Господом».

— Э, брат, да ты книжен, насыщен, высоце глаголал! А теперь перейдем к должности священнической…

Евфимий спрашивал-таки долгонько, Иоанн уж кой-где и сбиваться в слове начал. А митрополит хотел продлить свое удовольствие, слушая, как умно говорит этот молодой монах.

— Более чем довольно! Скажи от меня родителю и дяде благодарность за научение. Поболе бы нам таких выученников. Грамоту тебе о священстве справят скоро, сам тут потороплю. Буди на тебе Божия милость!

Иоанн подошел под благословение, степенно поцеловал руку святителю.

… Подписал грамоту арзамасцу Патриарх Московский и всея Руси Адриан, что после и еще окажет добрые знаки внимания Саровскому пустыннику.

Радостным вышел с Патриаршего двора Иоанн, вышел иеромонахом — черным священником.

В Москве пустынно, вьюжило, на перекрестках улиц и бесчисленных переулков выплясывали белые снежные круговерти.

Было 2 февраля 1692 года.

2.

Снова потянули ветра южные, опять солнце яро снега топило — пришла весна-красна мир Божий украсить, а людям дать хлеб насущный посеяти.

И опять душа Иоанна потянулась на Старое Городище: монах, оказывается, оставил в боровине что-то от себя в прошлое пребывание, и то, оставленное, жило там на облюбованной горушке и вот настойчиво звало к себе.

Всех в Санаксарском знал, всех поспрошал не раз, но ни един не отозвался из братии разделить пустыннические труды с ним — откуда такая боязнь? Неужто все так пригрелись в этом маленьком убогом монастырьке?

Братия Санаксарского жила скудно, на мирские подаяния. Старость, она не радость: руки, что крюки стали, где уж земельку ворочать! Как и в арзамасском Введенском, чернецы темниковского надеялись, что молодой иеромонах станет опорой обители, и быть бы ему игуменом, да вишь взыскует подвигов духовных — как такого держать, пусть дерзает во славу православного монашества!

Перед уходом Иоанн одним только и утешался, что свято место пусто не бывает: сыщут себе санаксарцы черного священника.

Нужен собрат для пустыни! Мало ли что, вдруг хвороба напастью повалит, и кто ковш воды подаст, кто обогреет огоньком камелька, кто добрым словом смятенную душу поддержит.

… Одни из монахов упрашивали остаться, другие отрешенно помалкивали, третьи — хожалые-бывалые, вроде осудительное шептали. Уже перед самым уходом в задворье монастыря под шумными весенними березами, запахиваясь в ветхий армяк, седой, сильно исхудавший за долгий предпасхальный пост старик как бы нечаянно вспомнил: