Ярем Господень

Гнало в мир доброе помышление, мудрый загляд вперёд. Вот опять невольно Иван Васильевич Масленков вспоминается, его неоспоримый резон: земля — дар Божий для всех человеков. Роздана она боярам да помещикам за верные их службы. Всё так, а разве мужик-лапотник не служит тому же Отечеству. А священство, монахи разве они не главная скрепа между Богом и человеком? И монашеский чёрный собор должен есть свой хлебушко со своей нивушки…

Земли, к которым давняя уж приглядка была, лежали на стыке Арзамасского, Темниковского и частью Кадомского уездов. Немногих арзамасских помещиков Иоанн навестил первыми. Своих-то воевода Путятин заранее подклонил. Наговаривал: ну не под руками у тебя эти окрайки, да и не пахотные — пески же, боровина да мочажина! И взывал князюшка к милосердию, а больше-то чем пронять! Торопитесь творить богоугодное дело, а монахи… запишут в помянники имена родителей, дедов и прадедов, будут просить у Всевышнего прощения грехов и усопшим, и ныне на земле обитающим…

Какое ещё время бытовало! Несмотря на все осудительное, что замечаемо в любом народе, русские люди в том XVIII столетии безбожия, за редким исключением, ещё не знали, церковь чтили и потому без особой внутренней натуги подписывали, кто отступную, кто просил скромный выкуп, а иные и дарственные писали…

В Кадомском уезде помогали склонить к доброму делу хозяев князья Кугушевы и Долгорукий, да помещик Вышеславцев пособничал. Но тут пришлось платить отдельным владельцам урочищ и боровин.

Напослед оставил себе Иоанн сговор с темниковскими татарскими мурзами и мордвой. Едва ли не большинство из них вовсе не имело никаких владетельных бумаг и планов на землю. Держались они родительских граней по устным преданиям. Пришлось Иоанну вместе с мурзами составлять родовые таблицы, определять на месте владения, а уж после этого, за подписями, составлять купчие или дарственные на отдельные участки, на уступаемые десятины. Облегчало дело то обстоятельство, что со времен Иоанна Грозного многие из мурз кормились государевой службой, так и не припали к земле. Ко всему благоприятствовало строителю и то, что в глухой тамбовской стороне стояло ещё довольно лесов и без саровских боровин…

Вот так, полюбовными сделками с 1712 по 1729 год Саровская пустынь и приобрела по 63 купчим, поступным актам и вкладным бумагам от 96 владельцев, из коих было 7 русских, 16 новокрещенных, 73 мурз и рядовых темниковских и кадомских татар — 22 тысячи десятин, в основном непаханной земли. Широкий лесной поясок, пока ещё на бумаге только, опоясал обитель…

До радости окончательного обретения земли было, однако, ещё далеко. На руках ведь документы двух согласных сторон, пусть и скрепленных печатями в воеводских избах. Только царская воля могла бесспорно закрепить земли за Саровской пустынью. Иоанн потерял покой. А если там, во дворце, как говорили тогда на «Верху», а более того — в Сенате ухватятся за памятное «Уложение» Алексея Михайловича, за указ Петра, который наказывал не ущемлять инородцев…

Когда в последний раз Иоанн вернулся из Кадомского уезда с бумагами на обретённую землю, монахи предались радости.

Сидели в тесном кружке, и Иоанн остужал молодых и старых:

— Рано, рано мне кричать осанну! Ещё далеко до праздника… Соделана только половина, но постараюсь о добром завершении и второй. Живу заботой о временах предбудущих. Чтоб не пришлось грядущим чернецам укорять нас в лености и недомыслии. Как рачительный, благопопечительный хозяин не оставит чад своих без полных житниц и хлевин, тако и мы с вами потщимся заслужить благодарность уже после того, как отойдём в мир иной…

Иосия, тот, которого царевны в Саров направили, вскидывал персты вверх.

— Умней нас придут в обитель, поймут твои труды, авва!

— Ну-ну! — поморщился Иоанн. — Только без елея! Я что ещё скажу, братия: призревайте всякова приходящева в пустынь. Окормляйте не только душу, но и тело — пусть добрая слава о нашей пустыни разносится по градам и весям…[53]

— В Москве пустынь знаема! — не утерпел Ефрем, оглаживая свою светлую бороду. — Знакомец мне пишет, сюда просится…

— Добре! — Иоанн прихлопнул ладонями по коленкам. — Надеюсь, братия, что найду и в Москве и в Петербурге не чуждых нам господ. Теперь у нас вкладчиками князья, графиня, о купцах уж и не говорю. Да и в Сенате есть благодетель. Вот скоро поеду обивать пороги и кланяться…

Приехал Иоанн в Москву, пришёл в Вотчинную коллегию — без неё дело не могло решиться, а там, встречным, такой разговор:

— Братья Семён и Алексей Полочениновы противятся тебе, игумен.

У Иоанна внутри даже похолодело: вот на, вот тебе и препона с рогатиной!

— Это ж дети тово, кто облыгал, кто мне палки в колеса прежде вставлял, не давал храм поставить… Что они?

— А вот что, — вспомнил подьячий. — Пишут в прошении, что их деду Дмитрию Максимовичу в старые годы была отказана чёрная рамень по Сатису и речке Вечкинзе… А дальше — дальше, святой отец, жалоба: неведомые-де монахи устроили монастырь, берут у мурз в Арзамасе крепости на землю, а сие противно цареву указу…