Яркий закат Речи Посполитой: Ян Собеский, Август Сильный, Станислав Лещинский

От этого высказывания часто отталкиваются биографы саксонского курфюрста и польского короля Августа Сильного (1670–1733), а также историки, исследующие его эпоху. Жажда удовольствий и частная жизнь этого правителя выходят в их работах на первое место и диктуют его политику. Возможно, поэтому среди многочисленных «средних» государей Европы раннего Нового времени сложно найти фигуру, о которой бы столько писали в самой разнообразной литературе. Среди них значительное место занимают художественные романы и популярные биографии, главной темой которых является личная жизнь Августа Сильного и его окружения, особенно фавориток, а также его культурная деятельность[98].

Это не удивительно, ибо современники короля прежде всего замечали эту яркую сторону фигуры Августа Сильного, дававшую им обильную пищу для анализа и суждений. Приведем некоторые из них. Сестра Фридриха II Великого Фредерика София Вильгельмина Прусская, маркграфиня Байрейтская, отмечала общительный характер и дружелюбие польского короля и саксонского курфюрста, при этом осуждая его за чрезмерную склонность к роскоши, развлечениям и неразборчивым любовным связям. По распространенному мнению, никто так ярко и рельефно, как она, не сопоставил аскетическую суровость прусского короля и моральное вырождение других немецких властелинов XVIII века. Особенно отчетливо воплотился дух эпохи при дворе Августа, который по своей расточительности и развращенности превзошел многих коронованных современников[99]. Обер-камергер Фридриха барон Карл Людвиг фон Пельниц, немало путешествовавший по Европе и считавшийся авантюристом, что для века Просвещения было вариантом нормы, оценивал саксонский двор как «наиболее скандальный двор в Европе». Он сравнивал его с островом Цитера: «У короля было что-то вроде гарема из красивейших женщин его государства. При дрезденском дворе царила атмосфера всеобщего разврата, и Вакх и Венера были основными богами, которым здесь поклонялись»[100]. Принцесса Елизавета Шарлотта Пфальцская, герцогиня Орлеанская, видела его в Париже и сосредоточила свое внимание на внешнем виде короля. Она отмечала, что у него хорошая фигура, но не очень приятное лицо и слишком большой рот. Он был таким сильным, что двумя пальцами поднимал с земли, как иголку, большое, длинное и тяжелое ружье. «Никто не мог соперничать с ним в силе, поэтому неудивительно, что теперь, в двадцать семь лет, он стал еще сильнее и спокойно сгибал серебряную тарелку»[101].

Не обошел Августа своим вниманием и Франсуа-Мари Вольтер, составивший галерею образов выдающихся правителей своего времени. Иной оценки, кроме высокой, французский просветитель ему не дал, отметив, что его «необычная жизнь удивляет и восхищает». Он назвал его «героической натурой, вершившей героические дела» в желании «обрести вечную славу», и поставил Августу в заслугу то, что он сумел выжить в окружении более сильных противников и в условиях польских смут[102].

Государь не существует без политики, и эта сфера жизни Августа II нашла отражение в работах многих историков. Безусловно, наибольшее количество солидных исследований об Августе Сильном принадлежит перу немецких и польских исследователей. По мнению Г. Пильца, автора самой полной биографии Августа Сильного на немецком языке, политика этого короля была «безрассудной, непоследовательной, поспешной – он не оценивал ситуацию глубоко, но очертя голову бросался в гущу событий, стремясь достичь немедленных победоносных результатов»[103]. Его коллега К. Чок полагает, что политические проблемы его правления проявились в начале Северной войны, в которую он сам не желал вступать, уступив советам Флеминга[104].

В эмоциональной и многоплановой биографии Августа Сильного польский историк Я. Сташевский подчеркнул его «невезучесть» во внешней политике, которая зависела от России и была тесно связана с внутренними неурядицами[105]. С ним во многом согласны его соотечественники. Я. Бурдович-Новицкий рассматривает союзнические отношения между Августом II и Петром I в 1697–1706 годах как вынужденные в силу сложившихся международных обстоятельств, а У. Косинска называет «Саксонской ночью» колебания во внешней политике короля между Востоком и Западом после Северной войны[106].

Немалое внимание уделила личности Августа и англоязычная историография. По спорному мнению американского историка Т. Шарпа, он никогда не наслаждался своим временем, несмотря на упорное стремление к власти и к удовольствиям. Как правитель Август был сильным, но бесполезным – он был «пловцом против хода истории»[107]. Т. Бланнинг сосредоточился на репрезентативных функциях саксонского двора как выражения абсолютистской политики и отметил, что Август привнес в свой культурно-государственный «проект» превосходный вкус, безудержную энергию и желание идти собственным путем[108].