Ярмарка

Огненная свадьба – это когда души, а не нищая, дрожащая плоть, брачуются. Дыши. Лови невесомую бабочку духа, горя, радости, святого дыхания моего. Оно только для тебя свято. И больше ни для кого.

Нежно, очень, очень, очень нежно, нежнее не бывает. Нежно и неостановимо. Нежно и нерушимо. Нежно и молитвенно. Я молюсь тебе. Вот так. Так.

Я тоже тебе молюсь.

Нет моей жизни без тебя. Нет. Нет и не будет.

А моей – смерти!.. – без тебя.

Ловлю дыхание твое. Невидимо, неслышно, нежно подаюсь всем внутренним своим, всем сердцем своим – к тебе, ближе, внутрь, в тайну. Ближе нельзя! Святее – не бывает! Нет. Можно. Слаще, выше, святее, упоеннее. Невозможно! Нет. Возможно все. Для Мира Невидимого, для души освобожденной – ничего невозможного нет.

Но никому, никому на свете не открывай тайну.

Даже – Богу?!

Даже – Богу. Это тайна должна жить в тайне. Наша тайна.

Тайна – в тайне… Я – в тебе… Ты – во мне…

Ты вливаешься в меня всем светом своим. Всем огнем своим. Всем горящим дыханьем своим, как в пустой, голый, обреченный сосуд. И я наполняюсь вином твоим. И я живу, упиваясь бессмертной сладостью твоей. Это ты. Я чувствую: это ты. И, если это ты так нежно, бесповоротно, дыханьем навек обнимаешь меня – значит, это я именно душою своей, только еще нежнее, еще неизбывнее обнимаю тебя. Это я вливаюсь в тебя вином, водкой снежных полей, зельем широких холодных равнин; и ты пьешь меня, глотаешь меня, упиваешься мной, сходишь с ума от любви ко мне.

Или я, это я схожу с ума от последней любви к тебе?

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие…

…небесное; а небо – это тоже мы? Облака – это мы?

…и дрова в печке, и огонь, их обнимающий – это тоже, тоже мы…

Вот мы слились совсем. Я потерял себя. Я – это ты? Любовь – это не я, а ты. Это – всегда ты, и никогда – я.

Ты видишь, я целую тебя изнутри. Я – больше большого и меньше малого; я – часть тебя, я – сердце твое, и я – океан, воздух вокруг тебя, и воздух моих рук и ног обнимает тебя, и живым воздухом моим ты клянешься, пьянеешь и умираешь, и рождаешься вновь – на льду широкой реки, под равнодушным зимним солнцем, в виду огромной черной полыньи, в которой мы все утонем.

Когда? А совсем скоро. Но это все равно.

Зачем жить? Вот для этого. Что такое жизнь без любви? Ее просто нет без любви.

Значит, мы… счастливы?..

Да. Да. Да. Мы. Счастливы. И я. Я! Люблю. Тебя. Ты видишь. Видишь. Вот как. Вот как я люблю тебя.

Нет. Это я. Это я люблю тебя. Это я. Я.

Нежно. Нежно. Очень нежно, еле слышно…

Не теряй сознание. Теряй! Умирай…

Жи-ви…

Солнце!.. мое…

Они лежали лицами друг к другу. Не двигались. Молча. Тихо.

С закрытыми глазами.

Красавица Лакшми с аляповатой, радужной дешевой репродукции, смеясь, подвернув под ягодицу изящную ногу в шелковой шароварине, звеня жемчужными бусами, изогнув в улыбке ярко-алые вкусные губки, смотрела на них и думала, что они спят.

ИЗ КАТАЛОГА Ф. Д. МИХАЙЛОВА:

«Для постижения философии художника ключевой работой является картина «Чаша жизни», созданная, вероятно, в самый тяжелый период жизни мастера, в годы полного непризнания и глубинного одиночества. Холст, по воспоминаниям очевидцев, тех, кому довелось видеть его в мастерской Михайлова, был большой, квадратный, масштабный.

Из мерцания зелено-золотого, рассветного неба выступает, несомая невидимыми руками, огромная, во все полотно, Чаша. Внутри Чаши ходят тени, светятся фигуры, качаются растения, вспыхивают огни. Что это? Символ земной жизни, лежащей в чаше небесной сферы? Священный потир, в котором – причастие ушедших веков? Тайна хранится в тайне. Любовь – в любви. Рассказать святое невозможно. Михайлов умел это делать».

ИНТЕРМЕДИЯ ГЛЯНЦЕВОЕ МИЛОСЕРДИЕ

Ребенок, лежащий на больничной койке, поднял слабую худую руку, протянул ее вперед, еще вперед. Он хотел коснуться кончиками пальцев красивых, блестящих золотых кудрей красивой девушки.

Девушка, в небрежно накинутом на плечи белом халате, сидела на больничном табурете около его койки.

Она увидела движение ребенка и поняла его.

И сама наклонилась навстречу тонкой бледной, ищущей руке.

Золотые кудри свесились золотым пологом. Мальчик коснулся шелковистых волос и нежно, беззубо улыбнулся.

– Как у царевны, – беззвучно сказал больной мальчик.

На глазах белокурой девушки блестели слезы.

Она промокнула их указательным пальцем.