Ярое око

— Хай-яй-яй! Не погуби, всевидящий... — захлёбываясь сипящей одышкой, заклокотал половец. — Ты прежде был ласков ко мне, как и я к тебе! Будь нам вместо отца, покровитель! Приход твой да будет к счастью! Помоги изгнать кровожадных псов Чагониза. Говорил, клянусь землёй, ещё раз повторю. Обороните нас! Если не поможете нам, все мы нынче иссечены будем... Надо мною и так вся степь смеётся... Вижу, злорадствуете и вы... но знайте: ваш народ завтра костьми поляжет! Кровью клянусь, всем нам надо соединиться и обороняться одной силой! Полный колчан стрел и о колено не переломишь.

Из-за столов засвистали, загорячились:

— Эва, куды хватил, ирод чёртов! Видать, на славу ему, холере лешачьей, засветил меж глаз Чаганай! А-ха-ха-а-а!

— Да пёс с ним, браты! Не впервой нам встречати гостей незваных!

— Князю киевскому предстоит дело сие... вот пусть он и горюнится!

Дальние «крылья» столов вновь загудели, зароптали недобро, дубовые столетни задрожали под каменным градом кулаков... И в «красном углу» с неизбывной, стылой тоской осознали: «Нет и не будет среди князей одной братской любви, нет одной воли, и говорит в них давнишняя ржа, и жгут их старые счёты».

— Да рази ж... втолкуешь таким... Горячи, как жеребцы необъезженные: глядишь в их сторону и зришь только мёрзлую тьму в терновых шипах... — Князь киевский с нескрываемой досадой открыто глянул на двоюродного брата Мстислава.

Тот сидел неподвижно, стиснув зубы, будто окаменел, и смотрел с холодным презрительным прищуром. Внутренне всё в нём противилось оголённой правде, грязной изнанке всех старых клятв и заверений... Впервые пришлось ему столь близко, едва ль не в упор узреть всю гиблую суть русской раздробленности.

«Пресвятая Троица... как скоро, однако, забыли вы, иуды, про крестный ход, про “слёзы покаяния”... Это так-то вы алчете потушить пожар — кипящей смолой? Да уж, воистину незрячие увидят, а глухие услышат... Вам бы, лиходеям, только игрища да забавы с вином хмельным до звериного визгу! Богатыри ломаные...»

Его стерегущие глаза видели, как вновь вспыхнули грозно очами, нахохлились непримиримые князья... Того и гляди, расправят крылья, сорвутся друг на дружку в неистребимой страсти заклевать соперника, кровника.

Из-за столов полетели новые голоса, перебивая друг друга, смешались в дикий грай:

— Половцам смерть! А сего кровопийцу на кол! Ишь, Удалец, пригрел аспида[163] на груди... Попался, гад!

— Четвертовать хана! И вся недолга!

Мстислав бросил взгляд на своего тестя, ещё вчера грозного и сурового хозяина Дикой Степи. Тот весь дрожал, как осиновый лист, немигающие глаза его скакали по бородатым лицам озлевших русичей. Мотая головой, будто уклоняясь от ударов, он ловил раскрытым ртом воздух, со сведённых судорогой губ слетали невнятные то ли мольбы, то ли проклятия.

— А-а-а-ах-х! — как задушенный арканной петлёй, захрипел Мстислав, бросая стальную перчатку на рифлёную рукоять меча. Серые льдистые глаза вспыхнули синим огнём. — Да за такие слова, стервецы, языки вам вырвать да глаза выколоть м-мало!

У дальних бойниц гремливо загрохотали опрокидываемые лавки. Курские и полоцкие князья тоже схватились за мечи и булавы.

Буйная братия, замерев, смотрела то на киевских дружинников, густо ощетинившихся копьями, то на разъярённого галицкого князя, в руках которого хищно мерцал длинный прямой меч.

— Смелая речь, Удалец! Дашь ли ответ за неё?

— Я и смелее говаривал, когда дело за правду вставало! Схоронись, Елесей! Не стой у меня на пути... Не порть поганым языком историю, оной не ведаешь!

— История не леденец — языком не испортишь! — Пылающие багровым огнём скулы курского князя схватились испариной. Мгновение-другое рыжеволосый курянин стоял совершенно безмолвно, шевеля узкими губами, затем схаркнул: — Сам не заходись, Мстислав!.. То мы не знаем, где и какой кровью омывается твой меч!

— Что-о?

— А то! Ты сам вор и злодей! В глотке нам твоя опека поганых половцев! И заруби: земля черниговская ещё не впитала крови братьев наших Ольговичей от твоего набега![164] Ты ж — опять за своё! Мало Галиции, Волыни? И в Киеве, и в Смоленске родичи твои сидят на престолах!.. Всю Южную Русь подмять под себя решил? Погодь гоношиться! Всяк знает, мы здесь, чтоб биться за Русь... Ты ж — токмо за себя! Ты и умеешь одно — убивать!

— Молчи, пёс! Ты сам-то, кость курская, не для сего ли зван в Киев? Али тебя силком на аркане притащили пироги с зайчатиной трескать? Да кр-ровь нашу слизывать?

— Будь ты проклят, выкормыш Ростиславичей!

Противники стояли лицом к лицу, каждый по достоинству оценил силу и ловкость соперника; оба поняли: малейшая оплошность может стоить им жизни.

— Что, Елесей, смерти жаждешь своей?

— А эт мы посмотрим.

Рыжеволосый Елесей стал медленно продвигаться вперёд, выбирая момент. В каждом движении чувствовался тёртый боец, отлично знающий себе цену. Он плевал на громкую славу непобедимого Мстислава Удатного. Он сам был первым «мечом» среди своих и до сих пор не знал поражений.