Ярое око

— Вот, вот... як мы с тобою! — огрызнулся подельник, но теперь в глазах его вспыхнула такая непроходимая тоска, что вожак Плоскиня с презрением отвёл от него взгляд.

— Шо делать-то будем? — снова напомнил о себе Гурда.

— Ждать и молиться, — не оборачиваясь, процедил Плоскиня. — Будьте вы прокляты! Пить-то как хотца!..

— Мать честная... — дёргая кадыком, хватая необъятный лагерь глазами, обречённо выдохнул Гурда. — Да их ить тут!.. Смерть чёрная, як мух на падали. Вчерась половцев шибанули в клочья, токмо шерсть по ветру!.. Це шо ж?.. На Киев оне теперь ахнут? Да-а, заварилась каша. Тут всё к чертям полетит! Шо ж теперя? — повторил Гурда. По его лицу, шершавому и выдубленному за годы скитаний в степях, снова скользнула растерянность. Он сбоку глянул на мрачного вожака, сипло клюнул вопросом: — Пошто булыгой молчишь?

Плоскиня, сосредоточенно, с каким-то скрытым, угрюмым озлоблением сидевший у колеса монгольской кибитки[170], холодно обрубил:

— Не бухти! Нашёл время крыльями хлопать. Шары-то разуй! Дывись, в каком дерьме по самы ноздри сидим. Ихнему хану токмо зубом цокнуть, и сварють тебя, дурандаса, в котле як кочета[171].

— Не до разу. Я им, брат, не бычок на цепурке!

— А хто? — насмешливо цвиркнул Плоскиня. — Твоё дело нонче: ни спереду, ни сзаду — дёрнут за больничник[172], и айда, пошёл на забой...

— А твоё что ж дело... иначе?! — Напряжённое лицо Гурды потемнело от злости, остро и дичало зашныряли воровские глаза.

— Не ори! Я-ть горя нанюхался не с твоё! Мало, видать, тебе скуломордые всыпали... Эх, жаль руки в путах... Гасись, я сказал!

Плоскиня померцал тёмными, как омут, озлевшими враз глазами и, раздувая ноздри, шикнул:

— Бежать надо.

— Как? Куда? — насторожился напарник. — A-а... понял тебя! К Залозному шляху? Там броды... тамась свои... Через камыши, зараз в дремучи дубравы нырнём... Потель нас и видали!

— Забудь. Нет больше шляха... под погаными он. Сам видишь, края им нет. А пришли оне на Русь с Хазарского морю. Ну-ть, смекай. На север уходить ладно, а краше вослед солнышку... к ляхам, аль к уграм, одна лебеда.

— Эт почему на запад? — Гурда подозрительно прищурил глаза.

— По кочану, башка незаплатная. — Плоскиня блеснул из-под бровей усмешкой и тихо молвил: — Потому как тугары идуть на Русь не мёд с нашими князьями пити! Языцы теперь без кровей и добычи от Киева хрен уйдуть. Насмерть, в глотку вгрызутся... Ишь, хватка-то у них — волчья.

— А як же тикати отсель? Як от пут избавиться?

— Захочешь — убежишь и руки ослобонишь. А нет — оставайся в татар-орде, жги тебя бес! Или дуй на все стороны, кой... ангел тебя держит? Валяй, шоб тобоючи тут не воняло, — прорычал Плоскиня. — «Как» да «куда»? Я хто тебе? Бог?!

Гурда заерзался, как в крапиве, под пристальным лютым взглядом вожака, прикусил язык, ан не удержался в горячке:

— А я шо? Я шо... Пошто так-то Плоскиня?..

— Ну-ть, то-то, — вожак снизил голос. — Чую... есть тут одна лазейка. Да тихо, не сухоться... Вона, глаз на нас злодыри положили.

Они опасливо покосились на закованных в доспехи суровых стражников-тургаудов, стоявших при мечах и копьях у входа белой юрты тысячника.

Выждав время, Плоскиня буркнул сквозь зубы:

— Подмаслить их старшего след. Без смазки-то... и бабе в щель не впихнёшь...

— Задумал шо? — остребенился Гурда. — Я на измену не ходок, брат. И ты меня не подбивай. Знаю, куда гнёшь... Я — вор и убивца, но не христопродавец. Иудой не буду.

— А ты на меня свои буркалы не таращь — выткну. Хто тебя, оболдоху, на ще целит? Я и сам сему не потатчик. Но вот когдась эти ироды тебя холостить будут — яйца резать... враз меня вспомнишь, есша поглядим...

Мысль об этом кипящей смолой окатила сердце Гурды, жахнула в темя, в застывшие жилы, разгоняя в них заржавелую кровь... И всё в нём тотчас взбурлило, поднялось — жаждой жить, рычащей мечтой уцелеть — любой ценой, вырвав себя из когтей сей страшной судьбы.

* * *

...Странным и чудным казалось пленникам, что татары (если не считать назойливой, скорой на пакость и расправу ребятни) ровным счётом не замечали их. За весь вечер им только раз, по приказу сотника Чан-жу, дали напиться воды... А перед закатом два нукера с саблями наголо проводили их за дальний бугор справить нужду да кольнули копьём в ляжку Гурду, когда тот, околевший от холода, попытался было ночью поближе подползти к сторожевому костру.

...Светало, на землю пала роса. Туман клубился над степью, змеился и крался в падинах и лощинах, лизал окатистые покрышки юрт, когда стража пинками подняла пленников и погнала их невесть куда вслед за игреневым[173] жеребцом тысячника Тынгыза, только что вернувшегося с объезда «дымов» своих воинов.