Ярое око

Не было покоя и на левом берегу Днепра. Всю ночь Джэбэ Стрела так и не смог сомкнуть глаз. Мрачные думы, предсмертные обрывки речей, знакомые и забытые лица... молнии сверкающих мечей мерцали пред его взором... Внезапно он закипал бешенством: начинал исступлённо раскачиваться туда-сюда, скрежетать зубами и готов был засунуть в рот кулак, чтобы не завыть, как волк, на луну... В висках стучала кровь, в душу закрадывались гнетущие мысли: «С этих времён предстоят тяжёлые битвы с урусами, сильными воинами... Эти не бегут... сами ищут боя. Победа над ними будет очень трудна! Будь осторожен, Джэбэ! Вся твоя слава может померкнуть. Проиграешь урусам — кто вспомнит твои победы в Китае, в Хорезме и на Кавказе? Слава любит лишь сильных! Уже завтра ты узнаешь свою судьбу: либо глаза твои выклюют вороны, либо имя твоё вновь будет грозно греметь по равнинам, а в Золотой Юрте Кагана, как прежде, будут с почётом приветствовать великого батыра монголов, отнявшего золотой шлем у Мастисляба...»

Но, как ни пытался обуздать свои предчувствия нойон, тревога не покидана его. И когда его блуждающий взгляд «без пути» задержался на копье, он вдруг почувствован, как что-то острое упёрлось в горле и перехватило дыхание...

И вновь он начинай гадать[233]: бросал на круторогий буйволиный череп конские зубы... или, поставив чистую баранью лопатку против света очага, внимательно изучал обозначившиеся на её поверхности линии и знаки... То, оставив это занятье, суеверно прислушивался к камланию[234] блекотавшего магические заклинания шамана, к рокочущему голосу его бубна... и просил у бога войны Сульдэ победы...

Все предметы в юрте были отчётливы и преувеличенно реальны. Это впечатление было знакомо Джэбэ; по опыту он знал: так бывает, когда не спишь всю ночь перед боем.

Однако нервы были натянуты не только у него одного. Все напряжённо вслушивались в голоса ночи, но тишина стояла непроницаемая, слышно было, как нудились кони, точно их жалил паут.

...И когда кто-то перед рассветом сипло запел:

Не видать тебе, воин, зелёных равнин родного кочевья,
Влечёт тебя твой путь в долину Белых Костей...

свист плётки и накалённый голос старшины обрубил:

— Хватит скулить, Ундэр! Заткни глотку! Накличешь чёрную птицу беды, Джэбэ прикажет удушить всю нашу сотню.

* * *

Не напрасны были опасения... Сотник Хук-Хото как в воду смотрел.

Небо ещё сверкало звёздами, когда у кургана послышались крики и топот коней.

В покои полководца с донесением вошёл тургауд, но в ответ получил пылающий гневом взгляд, будто огненная стрела обожгла щёку.

— Прочь с дороги! — Нойон яростно оттолкнул от дверей часового, сверкая глазами, стремительно вышел из юрты... А от дальних сторожевых костров уже летела камнем чёрная весть:

— О, великий хан! Великий нойон! У нас дурная, горестная весть! Го-о-ре-еП Мы потеряли бесстрашного льва!

Три всадника, звеня доспехами, спрыгнули с храпящих коней. Бросились ниц перед Джэбэ. Часовые, подхватив под уздцы осатаневших от бешеной скачки лошадей, спешно отвели их в сторону.

— Кто вы? — немигающий взгляд впился шипами в гонцов.

— Мы нукеры шестой сотни из тысячи Гемябека, Храбрейший...

— Где он сам? Вернулся? Почему молчат ваши языки?! Где мои послы?!

— О, великий нойон! Прежде чем ты велишь сломать нам хребты... дозволь сказать...

Седоусый нукер дрожащими руками положил перед ногами полководца чумазый от крови и налипшего песка кожаный хурджин[235].

— Что это? — глухо спросил Джэбэ, и голос его чуть дрогнул.

Вместо ответа гонец достал из сумы запёкшуюся в бордовом студне, посинелую, с чёрной жилой на горле голову Гемябека. Смерть выплеснула всю жизнь из смелых глаз тысячника, оставив лишь застывшую муку в мёртвых зрачках.

— Кто-о?! — Джэбэ рванулся вперёд. — Кто?.. Кто посмел? Кто убил его?

— Урусы!

— Нет... Нет!.. — Джэбэ, словно безумный, отшатнулся от страшной головы. И, уже не глядя на гонцов, вопросил у хмуро светлеющего неба: — Как?! Они посмели изрубить в куски моих послов? Моего бесстрашного верного льва Гемябека... Как?..

И вдруг, дико завыв, так, что привязанные к приколам кони шарахнулись кто куда, он стал хватать из костровища горстями ещё горячий пепел и посыпать им голову. Скрюченные в отчаянии пальцы комкали искажённое мукой лицо, ногти обдирали скулы... Темник прилюдно сбросил с головы корсачий треух, набросил на шею пояс[236].

— Я им отомщу за тебя, Гемябек! Жестоко отомщу!

Кровь текла по бронзовому лицу, смешиваясь с седой перхотью пепла.

— О, Сульдэ! Ты — не знающий пощады к врагам! Ты спасёшь от позора праведных и покараешь виновных! — рычал Джэбэ. — Ты накажешь презренных бородатых псов. Слышите вы, мои храбрые багатуры: урусы и кипчаки изрубили моих послов! Они плюнули на Золотой шатёр Великого Чингизхана! Эти нечестивые свиньи презрели наши дары! Будет ли это терпеть меч монгола?

— Уэй! Уэ-э-эй! Веди нас на этих собак!