Ярослав Мудрый

Но может ли «конунг Бурицав» быть отожествлен с князем Борисом? Большинство исследователей - по крайней мере те из них, кто серьезно занимался исследованием «Эймундовой саги» и событий русской смуты 1015-1019 годов, однозначно отрицательно отвечают на этот вопрос. Дело в том, что Эймунд, согласно показаниям самой саги, прибыл на Русь не ранее лета 1016 года (а возможно, еще позднее)21, то есть уже после того, как Борис, Глеб и еще один их брат Святослав были убиты. Он участвует в войнах «конунга Ярицейва» со своим братом «Бурицлавом»; последний, по словам саги, «…получил большую долю отцовского наследия, и он - старший и ни (из братьев; выделено мною. - А. К)… Бурицлав держит Кенугард (Киев. - А. К), а это - лучшее княжество во всем Гардарики». Трудно не заметить, что эта характеристика более всего подходит князю Святополку Окаянному, но отнюдь не Борису. Войны между «Ярицлейвом» и «Бурицавом», в которых участвует Эймунд, продолжаются в течение нескольких лет и наполнены самыми разнообразными событиями; некоторые из них довольно точно совпадают с тем, что мы знаем о войнах Ярослава со Святополком. Следовательно, делают вполне аргументированный вывод исследователи, под именем «Бурицав» в саге имеется в виду прежде всего князь Святополк Окаянный, хотя надо признать, что образ этот довольно сложен и в нем отразились черты не одного Святополка, но нескольких политических деятелей22. (Что же касается самого имени «Бурицлав», то оно заставляет нас вспомнить не столько Бориса, сколько покровителя Святополка и будущего активного участника русской смуты польского князя Болеслава Храброго. В скандинавских сагах польское имя Болеслав устойчиво передается именно таким образом23.).

Правда, летописи не знают о гибели Святополка от рук наемных убийц. Но это известие саги, по-видимому, можно рассматривать как домысел или, точнее, как вполне характерное для саг соединение в одном источнике различных событий.

Саги проявляют исключительное внимание к генеалогии своих героев, к выяснению их родственных связей. Но только в том случае, если речь идет о скандинавах, то есть о «своих». Все те события, которые происходили за пределами Скандинавии, являлись для составителей саг не более чем фоном, на котором разворачивалась деятельность их главных героев, и здесь говорить о каком-то «историзме» саг, о точном воспроизведении ими реальных событий не приходится. В этом отношении саги оказываются ближе к русским былинам, чем, например, к летописи. В силу специфики их как исторического источника в них не могут не соединяться самые разные сюжеты, самые разные действующие лица, не может не происходить смещения тех или иных хронологических ориентиров, повторения одних и тех же сюжетов применительно к разным персонажам. Наемники-скандинавы, несомненно, находились на службе не только у «Ярицлейва Хольмгардского», но и у других русских князей, в том числе и у Святополка Киевского. Наверное, нельзя полностью исключать того, что в «Прядь об Эймунде», действительно, оказались вплетены припоминания об убийстве скандинавскими наемниками (но не Эймундом, которого тогда еще не было на Руси!) князя Бориса Владимировича, чему не могло не способствовать сходство его имени с именем «Бурицлава». А если так, то это припоминание не может не подкреплять ту версию убийства Бориса, которую мы назвали «варяжской» и которая связана с двумя варягами Святополка, добившими смертельно раненого князя в «бору» по дороге к Киеву. Если принять такое предположение (в принципе, совершенно умозрительное), то кое-какие подробности убийства становятся более понятными. Так, кажется, находит объяснение двукратная посылка убийц к Борису: ведь согласно Саге об Эймунде убийцы сначала принесли пославшему их князю отрезанную голову «Бурицлава»24, а лишь затем - все тело. Это изъятие головы повержденного врага, о котором, как мы видели, смутно припоминают и русские источники25, возможно, должно было символизировать состоявшееся убийство, служить доказательством исполнения убийцами воли пославшего их князя. Впрочем, эпизод с отрезанной головой «Бурицлава» скандинавских саг мог быть навеян и другим припоминанием, а именно о злосчастной судьбе Георгия Угрина, одного из отроков Бориса. Но так или иначе, а все эти припоминания и переплетения в тексте скандинавской саги не могут служить основанием для обвинений в убийстве Бориса князя Ярослава Владимировича.