- Давай останемся, Дар. Среди островитян, как сделал когда-то твой брат. Остров велик, и затеряться в нем не тяжко. Поставим крошечное халле у самой воды. Из дерева сизого, что ощеривается листьями-иглами на чужаков. Да только мы не чужаками к нему... Серед горницы очаг запылает, как у Здебора. Древесина прочная, тепло сбережет. Я ж и своим делиться стану. Научимся ловить рыбу и разводить скот. Я нарожу тебе сына, и...
Ярослава плакала, предчувствуя, какой ответ даст ей муж, а все ж надеялась. Отчего-то девки лучше мужиков понимают: все самое важное в жизни - поруч. И не стоит оно ни одного-то алтына. Разуметь только это надобно...
Но Дар отчего-то не давал ей закончить. Он нежно обхватывал свою ворожею теплыми ладонями, и, покрывая ее лицо поцелуями, отвечал:
- Тебе ж ведомо: не за алтынами я, не за властью. И Камнеград, что опустеет, мне не нужен. Как и Степь. Хан знает это, потому и не боится, что с братом названным спорить за Шатер Великий стану... Покоя хочу, жизни вольной. С тобою и малечей нашим, а там... говорят, люди Лесов плодовиты, - он улыбается на яркий румянец нареченной. Целует нежно в губы, словно бы подтверждая слова свои. Становится серьезным: - Только не добыть мне покоя, пока не отвоюю его. То моя война, ворожея. Моя, и ничья больше. И не смогу жить дальше, зная, что не принял вызов. Да и тебе жизни не станет. Стало быть, предрешено все...
Ярослава замолкала.
Разумела степняка, хоть и не была с ним согласна. Напоминала себе раз за разом, чему учила ее Крайя: нареченная пойдет за мужем, куда б ни позвал. И она шла за ним, разглядывая того издалека.
Нынче же рядом с Даром ежечасно был Здебор, и это немного успокаивало Ярославу. Отчего-то оба брата казались друг подле друга чем-то правильным, целостным. И ворожея надеялась: в том их спасенье.
Она так увлеклась своими наблюдениями, что не заметила, как к ней подошла Хельга:
- На палубе холодно и сыро. Тебе бы укрыться, ворожея, - она проследила взглядом за взором Ярославы, и тихо проговорила: - Ты ведь тоже чувствуешь это?
Яра удивленно вгляделась ей в лицо, но островитянка по-прежнему казалась невозмутимой. И только прочно сомкнутые пальцы на эфесе сизого меча выдавали в ней настороженность: