Ярослава. Ворожея (СИ)

Спалось рвано, дурно. И во сне том Хан все проваливался в Подземный Шатер, где с ним говорил сам бог старый. Просил вернуться в Степь, забыть о войне. О сыне напоминал. И ведь к утру Аслан понял: воли бога послушает, потому как он - всего лишь смертный.

Только сон тот длился недолго, потому с зарею первой, пока еще ружовые полосы рассвета не разукрасили ночное небо, по замку разнесся горн: старый Князь, Тур Каменный, помер. Отошел в покое, как и положено тому, кто за собою греха не чует. И службу, стало быть, служить будут по полудню, чтобы поспеть до сумерек первых предать тело земле.

Оставаться на службу Хан не стал. И даров богатых не взял. Потому как понял он, что со смертью Тура в замке сладостью запахло еще ярче. И вспомнил: эту сладость он чуял в опочивальне сына.

А на следующий день степное войско войною стало у ворот Камнеграда, отказавшись от слова, данного самому старому богу.

***

Море Северного Ветра покорялось драккарам. Слушало наговоры, что шли от разинутых пастей дракона и льва, подчинялось. А через пасти те говорили с морем самим островитяне, бой литавров которых усиливал что ворожбу морскую, что слова сказанные...

Верно, в море том тоже пути тайные имелись. Потому как дорога до острова заняла больше седмицы, а назад - с половину.

Акватория нынче покойна, тиха. А ведь, помнится, Ярослава все боялась, как они уцелеют на этих плоских суднах, что с бортами низкими. Ни кают, ни покоев иных, - лишь по лавке на каждого пловца. И под лавкой той каждый прячет свой нехитрый скарб...

Свыклось. К концу первого дня ворожея привыкла что к морю самому, что к людям, с ним говорившим. Научилась жить среди них, разуметь. И они к ней, казалось, с разумением подходили. А вот ведьмой звали по-прежнему, хоть и понимала нынче Ярослава, то - не со зла, лишь наоборот...

Высаживались на береге пустом. Оставляли рыбацкие деревеньки вдали, и все шли вперед...

Северные земли миновались скоро, хоть и идти по ним Ярославе было тяжко. Дитя в утробе все росло, и уже не существовало для ворожеи минуты, чтобы не чувствовать, как оно жило в ней своею жизнью. Она уж и привыкла к настойчивым толчкам под кожей, как и знала: чтоб успокоить малечу, всего-то и нужно, что положить ладонь на крошечную ножку и тихо погладить. Прошептать, что любит. А когда то не успокоится, спеть колыбельную. Ту, что пела отцу его, спасая.