Ярослава. Ворожея (СИ)

И Дар тревожился. Даже науза, что так грела его поначалу, больше не спасала.

И все чаще снились ему сны дивные. Будто бы вот он, воин сведущий, теряет в море самое дорогое, что есть у него - Ярославу и дитя.

***

Белый Город виднелся издали. Одетый в снежный наряд, он казался теперь, в ледяную пору, еще белее, чем всегда.

Высились сторожевые башни, что глядели на Землю Лесов черными бойницами зорких глаз. Ощеривались железной герсой главные ворота. А ведь то - лишь внешняя стена. Белокаменный замок внутри. Стоит, неприступный, в самом сердце слепящего глаз великолепия. И словно бы насмехается над степняком: аль решишься Хан на такое? Решится, отчего ж нет? Перейдет что перешеек этот сосновый, что ров с водою стылою. Одолеет и огонь костров, и жар смоляных бочек. Не зря ж путь великий проделал.

А сыну в глаза заглянет. И отыщет в них ответ на вопрос, что задавал себе по ночам. Пока ж...

Тянуло дымом. И гарью. Хворью тоже. И пусть ею покамест не резко, тайно, а все одно - чувствовали степняки не только отвагу белогородцев. Но и страх. Война, она такая. Не разбирает, кто прав, а кто - нет. Забирает, выкашивает и тех, и других. По обе стороны. Кого копьем, кого стрелой. А кого и мором, голодом холодным. И вот эта смерть, пожалуй, страшнее.

Аслан-хан давно не был подле белых стен. Забыл? Верно, так. И вспоминалось ему прежнее ясно, да только нынче Хан понял: стар он. Это прежде внутри него сидела неукротимая жажда сражений, набегов. А ныне... нынче все чаще хотелось ему укрыться в Шатре своем великом, да передать войну сыну своему, что Тигром на степной земле прозван.

На подушках улечься, принимая высокий кумган из рук тонкостанной степнячки, да трепать по голове того, что меньше... Силы еще есть. На сына второго и дочек. На приданное, что ждет в обозах тяжких. Да на шлюбы. Шлюбы Хан вот особенно любил. Почитал больше другого веселья. И все ждал своих, кровных.

А ведь, может статься, и не суждено думам его сбыться. Вот уж и сына потерял, коль все так, как в грамоте отписано...

Последний привал был коротким. Воины Степи спали на чужой земле, средь которой, нынче Хан и сам чуял это, жило нечто такое, с чем ни стрела степняка, ни изогнутая хитро сабля могут не сдюжить. А оттого и желал Степной Лев поскорее вновь ступить на землю родную. Выдохнуть.

Гонцов послали в город поутру, когда небо еще не раскрасилось алыми лентами. А нынче стоял уж полдень, и воины все не возвращались. И Хан смурнел все больше. Оттого и собрал подле себя что бахсов мудрых, что собратьев отважных.