Ярость

Поверьте, я не пытаюсь себя оправдать. Я прекрасно осознаю: когда мы продолжим и я расскажу концовку истории, возможно, вы не одобрите мои действия. Ну и ладно. Я не нуждаюсь в вашем одобрении. В чем я действительно нуждаюсь — нет, чего я требую, — это вашего понимания. Иначе моя история не затронет вашу душу. Она так и останется грошовым детективом, который покупают в аэропорту, чтобы почитать на пляже, а по возвращении домой начисто забывают. Я не позволю низвести мою жизнь до бульварного чтива. Ну уж нет, сэр!

Дабы вы смогли понять, что было дальше — и последовавшие вскоре невероятные события, о которых я сейчас поведаю, обрели смысл, — я должен кое-что рассказать о себе. Когда мы с вами только встретились, я предпочел кое о чем умолчать. Почему? Чтобы вы узнали меня чуточку больше. Я надеялся, что так, возможно, вы простите мне не самые лучшие стороны моей натуры.

Однако я не в силах сдерживаться — мной овладело желание облегчить совесть. Я уже не могу остановиться, даже если б захотел. Как старый мореход из поэмы, я спешу снять груз с души.

Должен вас предупредить: то, что сейчас последует, трудно воспринимать всерьез. Впрочем, писать об этом еще труднее. Если вы подумали, что убийство Ланы стало апогеем моей страшной истории, то жестоко ошиблись. Настоящий ужас еще впереди.

■ ■ ■

Позвольте мне снова перенестись назад во времени. На сей раз не на лондонскую Сохо-стрит, а гораздо, гораздо дальше. Я поведаю вам обо мне и Лане — о нашей дружбе; о странной и прекрасной связи. Но, признаюсь честно, это лишь верхушка айсберга. Мои отношения с Ланой Фаррар начались задолго до нашей с ней первой встречи. Они начались еще в ту пору, когда я представлял собой нечто иное.

2

Забавная штука: когда романист Кристофер Ишервуд[24] пишет о себе в юности, то делает это исключительно в третьем лице. Ишервуд всегда пишет о «нем» — о парнишке по имени Кристофер. Почему? Полагаю, так автор может сопереживать самому себе. Ведь нам гораздо проще сопереживать другим, верно? Если вы увидите на улице испуганного мальчишку, которого жестоко притесняет или грубо стыдит один из родителей, то сразу же проникнетесь к этому ребенку сочувствием. Но в случае нашего собственного детства нам сложно увидеть все как следует. Наше восприятие замутнено потребностью не ссориться, стремлением оправдать и простить. Иногда требуется независимый специалист, вроде опытного психотерапевта, который поможет осознать правду — например, в детстве мы ужасно пугались, когда нас оставляли одних в незнакомом месте, и никому не было дела до наших страданий.

В то время у нас недоставало духу признать истину — слишком страшно. И мы заметали свои чувства под огромный ковер в надежде, что они там исчезнут. Однако чувства не исчезали. Они оставались там навсегда, как ядерные отходы.

А не пора ли и нам приподнять ковер и внимательно под него заглянуть? Впрочем, ради безопасности я применю технику Кристофера Ишервуда — дальше начинается история мальчика, не моя.

■ ■ ■

Ранние годы мальчика были безрадостными. Рождение ребенка, без сомнений, тяготило родителей. Провальный эксперимент, который не стоит повторять. Мальчика обеспечили едой и кровом, но больше он не получал ничего — кроме периодических побоев от пьяных родителей.

Если дома жилось несладко, то в школе оказалось еще хуже. Мальчика там не любили. Не качок, не интеллектуал, он был тихим, замкнутым и одиноким. Из всего класса с мальчиком говорили лишь четверо хулиганов, которые регулярно над ним измывались. Он прозвал эту банду неандертальцами.

Каждое утро неандертальцы поджидали свою жертву у школьной калитки и заставляли вытряхивать карманы, чтобы отобрать деньги на обед. Толкали, делали подножки и обидно шутили. Били футбольным мячом в голову, чтобы мальчик упал, и попутно осыпали оскорблениями вроде «чудила», «придурок» или того хуже.

А когда он ­все-таки падал лицом в грязь, за спиной раздавался хохот. Писклявый детский смех, злобный и глумливый. Я ­где-то вычитал, что смех — это порождение зла, ведь он всегда требует объект осмеяния, мишень для шуток, дурака. Хулиган никогда не становится объектом собственных забав, верно?

Главаря неандертальцев, большого шутника, звали Пол. Он был очень популярен — овеян славой, которая окружает «плохих парней». Острослов, любитель розыгрышей. Пол сидел за последней партой и довольно похоже пародировал учителей и одноклассников.

Демонстрируя неплохое знание приемов психологической вой­ны, Пол запретил ученикам приближаться к мальчику. Беднягу сторонились как прокаженного — его считали слишком гадким, слишком противным, слишком вонючим, чтобы заговорить или познакомиться. Мальчика избегали всеми средствами.

Стоило ему появиться на детской площадке, как девочки, с удовольствием визжа в притворном ужасе, разбегались в разные стороны. Мальчишки брезгливо воротили носы, проходя мимо него на лестнице. Одноклассники подкладывали несчастному на парту записки с жестокими пожеланиями. И каждый раз за спиной мальчика раздавался злорадный визгливый смех.