Ярость Белого Волка

– Да есть. Несколько дел по краже изгороди, бревна с укреплений и яблок.

– Вот люди у нас! Тут польское войско грозит все разорить, а они со своих стен тащат. Сечь мерзавцев. До костей сечь.

– Сечем, – спокойно ответил Никон.

– Колоколов вернулся? Что говорит?

– Говорит, что Велижанин мира просил. Дескать, чего делить.

– С чего бы? – Шеин довольно хмыкнул.

– Взамен лишь покорности Сигизмунду хотели. – Дьяк лениво зевнул.

– А мне вот сдается, что разногласия у них серьезные. Осаду Жолкевский ведет не по уму, а по гусарской дури. Крепость с ходу не взяли. Такую поди возьми. А на Москву тоже надо. Вот и заметались. Ну, о том после. Давай-ка мы еще одну память сочиним. Для Ивана Ленина. Беспокоит меня теснота дворовая.

– И то правда, воевода. Теснища страшная. Цена на квартиру поднялась до восьми денег и два алтына. Тут вон вяземские и дорогобужские челобитную подали. Читать?

– Читай. Куды ж деваться.

– «Мы, бедные, вконец погибаем с голоду и без дров, з женишками и детишками помираем. Купить нам дров нечем и хлеба купить нечем, и продать нам нечего, а живучу государь с теми людьми, которым наем даем, дровами топим своими пополам с ними, и те, государь, люди высылают нас вон…»

– Пиши память Ленину. «А которые люди учнут на кого бить челом в дворовой тесноте, и Ивану тем людям приставов давати… и в дворах указ читать, хто у кого во дворе поставлен, а разделены хоромы пополам, и им жити вмести по половинам… и нихто бы в которую половину не вступался… А хто пустит себе из найма, тех бы со двора збивати». Записал?

– Готово.

– Вот у меня какая мысль появилась, брат ты мой дьяк. Пока они там найти общего языка не могут, а попробовать ли нам дельце одно? – Шеин задорно подмигнул Никону.

– Уж не вылазку ли надумал?

– Как догадался?

– А то я глаза твои бешеные не знаю. Скоро палить начнут. – Никон вновь сухо кашлянул в кулак.

– Думаешь, Велижанин уже доехал?

– Псы быстро дорогу до дома преодолевают.

Только Никон успел договорить, как раздались выстрелы польской артиллерии с батареи на Покровской горе. Огонь этой батареи накрыл Пятницкую церковь. Тут же грянул залп с Чуриловки по Богоявленской башне.

– Кто на Богоявленской старшим? – спросил Шеин.

– Так Васька Колоколов и есть, – пожал плечами Никон.

– Вели стоять крепко. Поляки будут там брешь пробивать.

– Этому лишние призывы не нужны. Поляков люто ненавидит.

Через два часа интенсивной бомбардировки чуриловская батарея пробила немалую дыру в Богоявленской башне. Ландскнехты фон Вайера пошли на приступ.

Пеший, сверкающий доспехами немецкий строй двигался под барабанный бой и звуки литавр. Не спеша. Наклонив перед собой огромные алебарды.

Василий Колоколов поставил панцирных дворян в брешь, а стрелкам велел стрелять залпами из бойниц башни.

– Ждать! – кричал Колоколов, показывая кому-то знаки рукой. – Только по команде! Махну рукой – тогда!

Ландcкнехты неумолимо приближались, держа плотный строй. Если падал один, то на его место вставал тут же другой. С флангов ландcкнехтов прикрывали польские мушкетеры. Стреляя из своих английских мушкетов, они сильно затрудняли защитникам крепости вести прицельный огонь.

Но тут произошло то, чего никак не могли ожидать опытные европейские тактики.

Когда между ландcкнехтами и смолянами расстояние сократилось до тридцати шагов, раздался взрыв. Немецкий строй развалился на две части. В воздух полетели оторванные части тел и искореженные доспехи. Брызги крови смешались с землей. Вопли и стоны раненых заглушили шум канонады.

Сразу после переговоров с Велижаниным Колоколов понял, что поляки будут продолжать стрелять по Богословской башне. А значит, если им удастся сделать брешь, то пойдут в атаку. Поэтому он и приказал своим петардникам заложить мину на подступах к башне. Смоляне справились, заминировав подступ так, что неприятель ничего не заметил.

Шеин, разумеется, был в курсе этого плана. И когда грянул взрыв, из Авраамиевских и Копытецких ворот рванулась смоленская вылазная рать, сминая конями немецкую пехоту и проходя, словно нож в масле, сквозь польских мушкетеров.

Враг бежал, бросая на поле боя раненых и убитых. Кавалеристы Шеина прорвались к шанцам пана Стадницкого. Шестьсот посадских и триста стрельцов захватили неприятельские укрепления.

Василий Колоколов влетел на своей гнедой во вражеский стан и палашом отправил на тот свет четырех ландcкнехтов. А вот и лицо пана Стадницкого, вытянутое от ужаса и страха. А за ним – знамя. Колоколов нанес короткий колющий прямо в это лицо, а следующим движением подрубил древко. И вот оно, первое польское знамя, первый трофей в его руке.

Но уже издали, брызгая комьями осенней грязи, мчалась на помощь своим конница канцлера Льва Сапеги.

Колоколов коротко скомандовал трубачу. Раздались отрывистые сигналы трубы. И смоляне, построившись в каре, стали организованно отступать. Со стен отступление прикрывала дальнобойная артиллерия, несколько затинных пищалей и шесть аркебуз.

Видя, что своей атакой на отступающих ничего не добьешься, Сапега повернул конницу к разбитым шанцам пана Стадницкого, чтобы взять оставшихся в живых под свою защиту.