Ярость Белого Волка

– Не просто так следи. Оладша в лес уходит, когда волчий вой раздается. И вот почему. Был у Оладши когда-то дед Ульян, царство небесное! – Кных перекрестился. – Рассказывал этот дед сказки разные. Я сам слушал и много чего запомнил с той поры. Никто ведь не поверит, что я могу любую песню с первого раза запомнить. А я могу. Только дразнить меня от этого никто не перестанет.

– Ты к делу давай!

– Я уже тогда подглядывать полюбил. И однажды подглядел, как дед учит своего внука по-волчьи выть. А у того получается, да так натурально, что не отличить. – Кных снова сделал паузу.

Сикорский подался вперед:

– Продолжай!

– А однажды, с год, наверно, назад, подглядел я, как Оладша девку свою этому вою научает. И та, зараза, воет ну до того натурально! Так они в обход твоего запрета и встречаются. Уйдет она в лес, завоет – это для него сигнал, значит! Подзывают они так друг друга.

– Вот курвы! – Сикорский привстал с места. – Значит, порченая девка?!

– Порченая не то слово, пан пресветлый!

– Да как я такую в Краков отправлю?! Вот собаки!

– А куды ж теперь деваться! – Кных замолчал.

– Значит, по волчьему вою искать? – Сикорский сплюнул.

– Так и есть! Сам ты ее в лесу не сыщешь! Пусть твои люди у дома кузнеца дежурят, а только вой заслышат, то пусть будут начеку – тут и Оладша выйдет. Тогда уже за ним следом и пойдете.

– Не обманул? Гляди, Кных!

– Мне почто тебя обманывать?! Я в руках твоих! Прошлой ночью выла она. Значит дня через два-три теперь, не раньше. А мне бы уйти, пан пресветлый, а то ведь порешат меня здесь, если узнают!

– Кабы сам не слышал того воя, усомнился бы! Но слово шляхтича! Поезжай в Оршу, найдешь там Якова Вольгеруха. Дашь ему, сколько скажет. Много не возьмет. Он подберет тебе новое имя и справит нужные бумаги.

– Покойничка какого-нибудь подберет? – Кных хихикнул.

– Бобыля с того света достанет. Такого бобыля, что ни один комар носа не подточит: без единого родственника. Из такой глуши, в какую никто с проверками не ходит. Вольгерух сделает! – Сикорский кинул Кныху кошель и показал, чтобы тот уходил.

Кных истово раскланялся и задом вышел из приемной пана. Через час он получил от секретаря вольную грамоту и подорожную.

– Коника бы у вас еще справить хорошего! – сказал секретарю и заулыбался одной половиной хитрой рожи.

– Иди, покуда отпускают! – буркнул секретарь и снова погрузился в бумаги.

Кных бойко зашагал прочь в сторону своего дома, но вдруг резко повернул на звук из кузницы. Какая-то сила повела его взглянуть на Оладшу. Но того не оказалось. В кузнице работал только его отец. Большие, костистые кисти рук, покрытые кузнечной копотью, поправляли подкову.

– Тебе чего? – поднял голову кузнец. – Опять бездельем маешься!

– Да я так! Вот Оладшу хотел увидеть.

– Он, поди, на Днепр ушел. Лихо ему сейчас!

– Знаю. Панам-то нет дела до чужих невест. Людоеды окаянные!

Но Кных и сам знал, куда ушел Оладша. Он пересек деревню и направился к реке, которая извивалась широкой серой лентой на расстоянии в полверсты.

Оладша лежал ничком посреди ромашковой кипени. Видно было, как от рыданий вздрагивают плечи. Кных приблизился.

– Оладша! – позвал негромко.

Плечи замерли, голова с пшеничной копной волос чуть приподнялась.

– Какого ляда? – хрипло спросил сын кузнеца.

– Я вот чего пришел. Попрощаться, значит.

– Ну прощайся и уходи!

– Послушай меня. Только не бросайся сразу. Я ведь знаю, куда ты ходишь, когда волк завоет. То Дарюха тебе знак подает.

– Пронюхал, значит? – Оладша медленно поднял голову и в упор посмотрел на Кныха. И впервые его таким увидел: единственный глаз Кныха жутко поблескивал сквозь нечесаные, длинные пряди, больная рука истово мяла пучок ромашек.

– Давно пронюхал и донес самому пану. Замри, Оладша. Дослушай сначала. Мне свои дела надобно делать, тебе – свои. Но долго вы так хорониться не сможете. Поймают ее, высекут для урока и отправят в Краков, а следом и тебя порешат. Все, что ты можешь для нее сейчас сделать – это избавить от себя. И не только! – Единственный глаз Кныха до того люто сверкнул, что Оладшу аж передернуло. – А я ухожу, авось свидимся. Не держи зла. Пройдет время – и сам поймешь, что так правильнее будет. Может, удастся мне другую жизнь начать, но как бы уже и не свою.

– Чего мелешь? – Рот Оладши свело судорогой.

– Все ты понял. Прощай. И прости, коли сумеешь!

Кных поднялся и почти бегом стал подниматься по склону. И скоро скрылся из глаз.

Оладша еще целый час лежал на земле, толком не понимая, что произошло. Пока наконец не стало доходить. Он посмотрел на гладкий, словно отполированный Днепр. Толкнуло в лицо ветром. По плечам растеклись мурашки. Он вдруг почувствовал прилив невероятной силы во всем теле… Помоги, Днепр Иванович! Христом Богом молю!.. И взгляд затвердел навеки!

Оладша пришел домой, достал из сундука праздничную рубаху, подпоясался кушачком, который подарила Дарья в прошлом году на Покров, и направился к кузнице.

– Бать, я ненадолго. До ребят дойду!