Ярость и рассвет

Прежде чем она смогла остановить свои руки, они потянулись к нему, словно существовали только для того, чтобы прикасаться к нему. Ее пальцы коснулись его подбородка, нежно, точно перышко, перед тем как отстраниться, и он закрыл глаза, легко вдыхая. Будто яд, играющий с лекарством, руки не слушались Шарзад и взяли все под контроль, а простого ощущения его кожи им было недостаточно. Всегда недостаточно. Они прикоснулись к его лбу и легко продвинулись к вискам, прежде чем скользнуть в его волосы, гладкие как шелк и темные будто ночь. Она видела, как расплавленный янтарь в его открытых глазах сменяется огнем от прикосновения ее пальцев. Шарзад пробежала ладонями вниз к его шее, где замерла.

– Почему ты не прикасаешься ко мне? – прошептала она.

Ему потребовалось время, чтобы ответить:

– Потому что, если я начну, то уже не смогу остановиться.

– А кто просил тебя останавливаться? – Ее пальцы опустились к его груди.

– Что, если я не смогу дать тебе ответов, которых ты хочешь?

И опять она вернулась к нулю.

Тем не менее там, в тепле его глаз, было все.

– Тогда дай мне это. – Шарзад встала на цыпочки и прильнула своим ртом к его губам.

Когда он не ответил, она провела языком по его нижней губе, и его руки обхватили Шарзад за талию, медленно испепеляя ее. Она подумала, что он оттолкнет ее, но Халид с силой притянул девушку к себе. Он целовал ее, объединяя ничто во все. Шарзад обвила его шею обеими руками, и он прислонил ее спиной к двери из черного дерева, пока она не уперлась в нее; они дышали в такт, вдох за вдохом, удар за ударом.

– Халид. – Она схватила его за плечи, когда его губы коснулись нежной кожи под подбородком. Ее сердце стучало так громко, что она сначала не услышала шума за дверью.

– Сеид.

– Халид, – повторила она, ловя его запястья.

Он тихо выругался. Затем потянулся к бронзовой ручке.

– Да. – Его голос был низким и раздраженным.

Стражник поклонился сквозь приоткрытую дверь.

– Шарбан хочет поговорить с вами. Капитан аль-Хури, возможно, выяснил, как злоумышленники проникли во дворец.

Халид, коротко кивнув, захлопнул за собой дверь. Он провел ладонью по подбородку, прежде чем опять повернуться к Шарзад.

Она стояла, прислонившись к черному дереву и заведя руки за спину.

– Иди, – сказала мягко.

Он медлил, изучая ее внимательным взглядом.

– Я…

– Не волнуйся. Я останусь здесь.

– Спасибо. – Снова взявшись за ручку, он, задержавшись, улыбнулся сам себе.

Она свела брови.

– Что такое?

– Это подходящее наказание для монстра. Хотеть чего-то так сильно, держать это в руках и знать, вне всяких сомнений, что ты никогда не заслужишь этого. – Халид открыл дверь и вышел за порог, не ожидая ответа.

Шарзад сползла на пол. Руки, которые так уверенно прикасались к нему, сейчас дрожали перед ее лицом. Как доказательство того, что она в равной степени наказана за свои прегрешения. Наказана за то, что желает монстра.

Она молча поблагодарила звезды, которые вмешались в судьбу, ведь ее монстр, похоже, не знал, как разум оставил ее на протяжении одного вздоха. Как на нее обрушилось чувство вины. И как вопросы обременяли ее душу.

«Тот, кому известно все».

Тень моих чувств

Шарзад оставалась в омуте своих мыслей, изучая пучки света, исходившие от лампы из решетчатого золота. Когда ее ноги окончательно занемели, она встала. Взгляд девушки блуждал по комнате, воспринимая обстановку, тщательно изучая ее, как хищник свою добычу.

Пол был из черного оникса, а стены высечены из того же гладкого алебастра, что и в коридоре, ведущем ко входу в приемные покои. Вся мебель изготовлена из жестко рубленного черного дерева. Каждая поверхность была суровой и ровной. На кровати не хватало смелого избытка подушек, к чему Шарзад успела привыкнуть на собственной постели, – этого знакомого пышного разнообразия ярких цветов, на котором так и хотелось валяться.

Как и ее жилец, комната выглядела холодной и непривлекательной – вряд ли она предложит хоть какой-то намек на ясность.

«Эта комната выглядит так, будто в ней раньше была тюремная камера».

Она вздохнула, и звук, поднявшись вверх, отразился обратно к ней с высоты сводчатого потолка. Шарзад ходила по периметру комнаты, ее босые ноги оставляли отпечатки на блестящем черном ониксе. Затем они исчезли без следа, подобно высказанной шепотом фразе.

Единственная лампа в центре комнаты выглядела жуткой и заброшенной. Она не могла обеспечить достаточно света, что делало ее мерцающую тень на холодном белом алебастре скорее зловещей, чем красивой.

Это было печальным местом для убежища с таким же непреклонным видом, как и его хозяин.

Чем дольше Шарзад смотрела на комнату, тем больше она осознавала и меньше понимала. У всего в этой комнате было свое конкретное назначение – порядок, призванный служить его существованию. Единственным, что было не на своем месте, являлась она и перепачканные кровью ленты, лежащие на краю высокой кровати. Любой признак жизни – или затяжных эмоций – не принадлежал этой комнате.