Яша, ты этого хотел?

Сел и написал записку директору школы Валентину Ивановичу Шеремякину. Кстати, первое время, пока для неё не освободили и не отремонтировали комнату при школе, Вера Самойловна жила в безоконной пятиметровой подсобке завхоза. Ломаный инвентарь, убитые пыльные маты из спортзала, мятые вёдра и прочее, копившееся годами и уже списанное школьное имущество директор велел наконец выкинуть, а для нового преподавателя музыки поставить раскладушку, тумбочку и стул.

Первые уроки Вера Самойловна проводила в той же шинели и в дерматиновой кепке, но уже не в кирзачах, а в чёрных рабочих ботинках, пожертвованных завхозом школы Еремеевым с личных его ног сорок шестого размера.

К тому же, глядя на холода, Семён Аристархович распорядился выдать ей с железнодорожного склада новый тулуп, чем привёл в страшное негодование Клаву Солдаткину. «Тулуп?! Задарма?! Народный инвентарь – кому ни попадя?!» – восклицала она.

Тем временем, пока собирался полный состав оркестра, будущий музруководитель школы, будущий дирижёр Вера Самойловна Бадаат обрастала почтенными сединами, – так что буквально месяца через полтора предстала перед первым набором юных оркестрантов. Невесомый пух новой причёски осенял округлившееся и слегка разглаженное лицо. Ей, оказывается, было только пятьдесят восемь лет.

Через полгода школьный духовой оркестр выступал в желдорклубе ещё не очень стройно, но с большими перспективами.

Говорите после этого о случайных встречах. Ничего нет случайного там, где вьются и пересекаются людские тропы.

Вот она, чёрно-белая фотография духового оркестра желдоршколы станции Вязники Горьковской железной дороги. Первое мая 1955 года. Их человек сорок, все до единого в коричневых вельветовых, в рубчик, курточках. Только ребята постарше, верхний ряд – в пиджаках, и причёски взрослые: полубокс. А второй и нижний ряды все с чубчиками на стриженых пацаньих головах. Набор инструментов классический, все медные сверкают: совсем недавно по распоряжению директора школы и с поддержкой Семёна Аристарховича они закуплены во Владимире специально для нового оркестра.

Драгоценный английский рожок покойного Игоря Даниловича пока безмолвствует, ибо Аристарх Бугров ещё не родился.

* * *

Из года в год на зимние каникулы Сташек с Верой Самойловной ездили в Москву, где в Ленинке, в нотном отделе работала её старая подруга с длинным именем Суламифь Илларионовна («Видишь, Аристарх, бывают имена ещё кошмарней, чем у тебя»), и там с утра до вечера сидели в уголке, за «чайным» столиком, переписывая нотные партии, вместо того, чтобы пойти в цирк, в мавзолей или, на худой конец, в какой-нибудь ТЮЗ. Ночевали всё у той же подруги, где старухи спали валетом на узкой железной койке, а Сташек полулежал-полусидел на двух составленных продавленных креслах.

Вообще-то Суламифь-ла-ла-ла-ла была когда-то скрипачкой, старуха Баобаб утверждала: очень талантливой, но мучительные обстоятельства жизни (опять кто-то погубленный, опять арестованный и расстрелянный муж, опять – эвакуация, кажется, в Пермь, и умерший младенец… – Сташек не вслушивался) не позволили ей исполнительски процвесть.

Вот что было здорово по вечерам: слушать их перепалки. В частности, на тему обучения Сташека игре на английском рожке. Оказывается, это было «преступлением, безответственностью, полным вздором»! Суламифь-трам-там-там предостерегала: детей не обучают на рожке, куда проще учить хотя бы на флейте rekorder, ну, на гобое…

– Английский рожок ничем не сложнее гобоя, ну совершенно ничем! – отмахивалась Вера Самойловна. – По-настоящему труден только кларнет.

– Английский рожок… – упрямо вклинивалась Суламифь-бом-бом-бом-бом, у нее был слегка гундосый голосок простуженного подростка, – как и все музыкальные инструменты, является сущностью, крайне зависимой от качества социальной жизни общества. Для того, чтобы рожок функционировал, вокруг должна быть не станция посёлка Нововязники, а культурно развитая цивилизация. Где там трости брать?