Ящик Пандоры

– Это буду я, – говорит молодая женщина, одетая как марокканка. – Меня зовут Фатима. Я живу в удобстве, красиво одеваюсь, у меня роскошные покои, но это золотая клетка вдали от природы. Поэтому логично мое желание зажить после смерти в лесу, в кочевом племени и заиметь сплоченную семью. В гареме я не родила детей и почти никогда не вижу мужчину, которому принадлежу.

Пигмей дает понять, что воплощение этого желания – он.

– Меня зовут Нгоцо. Я живу в ладу с природой, занимаюсь охотой и собирательством. До чего надоело ходить на своих двоих! Видел недавно человека на лошади, вот кто силен! Теперь я мечтаю мчаться галопом по степи.

– А мне, – вступает в разговор всадник-монгол, – больше всего недостает грамотности. Очень жалею, что не могу прочесть ни одной надписи. Мое желание уже готово: быть в следующей жизни…

– …мной, – подхватывает священник в сутане. – Я умею читать и писать, но мне неведомы плотские услады. Поэтому в следующей жизни я хочу быть…

– … мной, – говорит женщина, одетая как проститутка.

Все по очереди объясняют, почему в следующей жизни становились теми, кем хотели стать в предыдущей. Рене перебивает их:

– Мне кажется, все вы теперь поняли то, к чему я пришел путем раздумий. Все мы желали перед перерождением стать кем-то конкретным в конкретном месте. А дальше, даже сохраняя свободу воли, каждый обречен на движение по траектории, заложенной предшественником. Возможно, раз мой предшественник Фирун предопределил мое рождение в семье, давшей мне имя Рене, то это значит, что он хотел, чтобы я заинтересовался тем, как человек перерождается[18].

Всех забавляет, что все так просто. Фирун не спорит.

– Подумайте о своих именах, – советует он. – В имени может содержаться ключ к пониманию миссии души.

Многие возмущены. Некоторых удивляет, что в дарованном им имени может заключаться целая жизнь.

– А ведь верно, меня зовут Мелоди, и я певица, – говорит женщина, одетая в стиле эпохи «ампир», следом за которой наступила время Ипполита.

– Пьер, ювелир[19].

– Маргарита, цветовод.

– Эдит, занимаюсь книгоизданием[20].

– Роман, романист.

Звучат другие имена, и раз за разом носитель имени удивляется, что раньше не замечал, что это имя определяло его путь с самого рождения.

– А меня зовут Анна… Не знаю, что бы это значило, – огорченно подает голос молодая женщина.

– Это не жесткая система, но иногда бывает любопытно, – готов на компромисс Рене. – Каждый из нас перед рождением получает от предшественника пожелание относительно способностей и даже встреч в следующей инкарнации. Бывают друзья и возлюбленные, встречающиеся жизнь за жизнью и помогающие друг другу. Их можно назвать родственными душами. Они помогают проклевываться таланту, оказывают взаимопомощь. Не забывайте, что в конце вам будет задан один-единственный вопрос: «Как ты поступил со своими талантами?»

Шанти поднимает руку:

– Мне вот что непонятно: как вышло, что Геб собрал все таланты, а еще он мудр и счастлив. Почему после него пошла череда менее талантливых, менее мудрых, менее благостных жизней?

– Хороший вопрос. Как ты сам думаешь, Геб?

Молчавший до сих пор атлант оборачивается:

– Конечно, в моем мире властвовала гармония, жизнь была изящной и приятной. Мы, люди Ха-мем-птаха, жили в унисон с природой, поддерживали очень расслабленные отношения. Но…

Он ищет, как лучше выразить свою мысль.

– …но мы закоснели в счастье, не пускавшем нас вперед. Не ведая страхов, вызовов, риска, тревог, мы засыпали. Вся наша умственная деятельность, при всей ее возвышенности, со временем испарялась. До моей встречи с Рене нам даже не приходило в голову оставить письменное свидетельство о нашем собственном существовании. Наша мудрость не оставляла следа. Среди нас не было историков, способных сохранить память о нас в виде книг.

Он указывает на Рене:

– Я тоже удивлялся, что стал через 12 000 лет скромным учителем истории с короткой и нервной жизнью.

Джованни прыскает.

– Что тебя рассмешило?

– У нас есть шутка, – отвечает венецианский музыкант. – «Лучше маленькая и нервная, чем толстая и ленивая». Звучит пошловато, но применительно к твоему рассказу приобретает другой смысл. Продолжай, Геб.

– Но потом я понял, что Рене Толедано, родившийся во Франции в свое время, с такой головой и с такой внешностью, – это наивысшее развитие моей души. Неопровержимое доказательство, если оно еще требуется, – это то, что его посетила идея связаться со мной.

– Не только с тобой, со всеми нами, – поправляет Геба Шанти.

– Да. Этот момент – кульминация всего, что мы предпринимали в свои эпохи, возможность избежать забвения в веках, – уточняет Фирун.

Все остальные переваривают услышанное и прикидывают, что из этого следует.

Ямамото того же мнения:

– Жизнь Рене удалась лучше всего. Он больше всего знает и способен собрать воедино крупицы минувшего.

– А ведь верно! – восклицает Зенон. – Я знать не знал ни о каких американских индейцах и китайцах. Только сейчас прозреваю.

Геб продолжает: