Яшмовый Ульгень. За седьмой печатью. Серия «Приключения Руднева»

– Дмитрий Николаевич, вы неподражаемы! По-вашему, я бы назвал вам имя информатора, если бы даже знал его? А я, к слову сказать, не знаю. Я вообще к этому делу был подключён только после того, как оно вышло за рамки политических шалостей и стало делом о гибели пятнадцати человек. Я, как вы ранее изволили заметить, политическим сыском не занимаюсь, я убийц ловлю. Если уж вы от меня такой откровенности ожидаете, может, поведаете мне, кто заказал панихиду по погибшим?

– Не знаю, – пожал плечами Руднев и рассказал про церковную записку и листовку, полученные от отца Алексея.

Ему совсем не хотелось делится этой информацией, но он прекрасно понимал, что Терентьев непременно узнает обо всём от настоятеля, а подрывать хрупкое доверие, которое начало выстраиваться между ним и сыскным надзирателем, Руднев не хотел.

Терентьев внимательно осмотрел записку и листовку.

– Надеюсь, вы понимаете, что это улики? – спросил он, возвращая их Рудневу. – Оставьте их пока у себя. У вас больше шансов извлечь из этого что-то полезное, но после я их заберу и приобщу к делу.

– Анатолий Витальевич, у меня к вам еще одно просьба, – обратился Руднев к сыщику, когда они уже подъезжали к дому, где жили Лисицыны. – Среди арестованных накануне демонстрации был Пётр Семёнович Кормушин. Он… В общем они с Зинаидой Яковлевной после Великого поста собирались о помолвке объявить… Похлопочите, пожалуйста, о его освобождении! Я готов вам поклясться, даже если что-то страшное и замышлялось на Татьянин День, он к этому непричастен! Он честный и благородный человек, который никогда бы не взял такого греха на душу и другим бы не позволил!

Терентьев помрачнел.

– Сделаю, что смогу, – сухо и коротко ответил он.

Появление Руднева и Терентьева в доме Лисицыных вызвало сумятицу и переполох.

Коллежский асессор Лисицын и особенно мадам Лисицына сперва крайне обрадовались, что Катеньку спрашивает такой обходительный и изыскано одетый красавец, но когда его спутник представился чиновником сыскного управления, мнение свое о незваных визитёрах они враз переменили и ни в какую не хотели допускать их к дочери. Тереньтев жестко пресёк препирательства, сказав, что дело у них к Катерине Афанасьевне совсем не шуточное, а связанное со смертоубийством. От этой новости с мадам Лисицыной приключился истерический припадок, и супруг кинулся вокруг неё хлопотать. Воспользовавшись возникшей суетой, Руднев прошёл к Катерине и, велев ей сперва присесть, рассказал о случившемся, с трудом подбирая слова и тщательно избегая страшных подробностей.

В тот момент, когда захлёбывающаяся рыданиями Катерина кинулась в объятия абсолютно растерянного Дмитрия Николаевича, в комнату к ним вошёл Терентьев, предусмотрительно неся с собой стакан воды.

Прошло немало времени, прежде чем Катерина оказалась в состоянии выговорить хоть слово, но многого рассказать она не смогла. Она не знала, зачем Зинаида позвала её и Руднева на встречу, и почему она выбрала для этой встречи Воскресенскую церковь. Не ведала Катерина и про отношения подруги с Рагозиным, и про терзающие Зинаиду страхи. По всему получалось, что было у Зинаиды Яковлевны Линд множество секретов, которые она не была готова доверить даже самой близкой своей подруге.

– Я ожидал от этого разговора большего, – признался Терентьев, когда они с Дмитрием Николаевичем покинули квартиру Лисицыных. – Пока что у меня нет никаких зацепок, кроме ваших подозрений, но они могут быть предвзяты… Я должен ехать к родителям жертвы. Вас, Дмитрий Николаевич, я туда с собой не возьму. Хватит с вас и остального, – и, взглянув на усталого и расстроенного Руднева, добавил: – Давайте-ка я вас до дома довезу. Мне, пожалуй что, так спокойней будет.

Дома Рудневу снова пришлось рассказывать о трагическом происшествии сперва Белецкому, после – Никитину, а вечером его ждало ещё одно испытание.

Около десяти в дверь особняка на Пречистенке постучали, дворецкий открыл, и Руднев, которому было уже невмоготу сносить хмурое молчание Белецкого и истеричную суету Никитина, вопреки обыкновению, сам вышел встретить посетителя.

На пороге стоял Кормушин, осунувшийся, словно после тяжёлой болезни. Взгляд его, обычно живой и весёлый, сделался тусклым и блуждающим, под глазами залегли черные тени.

– Дмитрий… Меня отпустили… Мне рассказали… Я не мог один… – бессвязно пробормотал он.

– Пётр! – потрясенно воскликнул Руднев и, обняв товарища за плечи, ввёл его в прихожую.

Казалось, Пётр Семенович не до конца осознавал происходящее. Он безропотно позволил снять с себя заснеженную шинель и безвольно опустился на обитую бархатом скамью.

– Дмитрий, – произнес он, с видимым усилием фокусируя взгляд на друге, – скажи, что всё это неправда.

У Руднева мучительно сжалось сердце.

Давно в особняке на Пречистенке не было таких тяжёлых вечеров.