Ясно. Новые стихи и письма счастья

Письма счастья

Благодарственное

Зависеть от царя, зависеть от народа —

Не все ли нам равно?

А.С. Пушкин

Сегодня на Руси, когда читаешь ленту, легко сказать мерси текущему моменту: не то чтоб наша власть внезапно нас пригрела, а все-таки снялась серьезная проблема. Причина многих драм, насколько мог постичь я, – соблазн припасть к стопам и оценить величье. Податели щедрот, коль где-то бунт случился, нас заслоняют от народного бесчинства. Как лира ни бряцай – признаем, задыхаясь, что лучше русский царь, чем первозданный хаос, чем кровь, что волю дай – и сразу хлынет, пенясь. Правительство, считай, последний европеец. Сам Пушкин – что уж мы, потомки сверхпоэта! – среди российской тьмы надеялся на это. Иной большой поэт считал, что прав и Сталин… Соблазна больше нет. Он стал неактуален.

Финал. Благодарю. Писать сегодня оду великому царю, великому народу, во фрунт перед страной вставать, трясясь бесстыдно, – поступок столь срамной, что жаждущих не видно. Отечество, вглядись – и явственно заметишь, что гладь твоя и тишь – один великий фетиш; что пусто за душой, каких подмог ни кликай; что быть такой большой – не значит быть великой; что если вечно спать – уже не пробудиться; что надо прежде стать, а лишь потом гордиться. Трещит земная ось, и нет надежд на милость. Что тишиной звалось – то пустотой явилось. Боюсь, что эту гать с извечным духом кислым придется наполнять каким-то новым смыслом. В нее поверить мог, и то себя измучив, еще, пожалуй, Блок, еще, пожалуй, Тютчев – на новом рубеже все мертвенно и голо: не спрячешься уже, как прежде, в тень престола, не сможешь поприкрыть, как слово ни уродуй, лизательную прыть патриотичной одой, чтобы чужая блажь твою бездарность скрыла. Не спрячешь за пейзаж свое свиное рыло. Не воспоешь разбой, не возвеличишь плаху, дивясь ее размаху, – придется быть собой.

Отчизна, как мне быть? Скажу тебе бесстыдно: тебя не разлюбить на уровне инстинкта. Но в эти времена – не вечные, не думай, – когда моя страна невольно стала суммой нефтянки, ФСБ, березового ситца, – я не могу к тебе серьезно относиться.

Реакционное

Отравлен хлеб и воздух выпит.

Как трудно раны врачевать!
Но тут, ребята, не Египет,
И не Стамбул……………..мать!

Осип Мандельштам. Из черновиков

Реакция – опыт, сводящий с ума, но в ум возвращающий вскоре. Реакция – это глубокая тьма, бездонное черное море, и тайная слежка за каждым словцом – почувствуй себя виноватым! – и склока с коллегой, соседом, отцом, собою, ребенком и братом. Реакция – это уснувшая честь и злоба, которая будит; презренье к Отчизне, которая есть, и трижды – которая будет; реакция – это стрельба по своим, сомнение в правде и Боге, и общее внятное чувство «Горим!» – и чувство, что связаны ноги; привычка смириться, а то и поржать, когда пред тобой святотатство; желанье уснуть, и желанье бежать, и тут же надежда остаться. Сам воздух кричит: «Никого не жалей, не верь, не надейся, не помни». Такое полезло из темных щелей, из чертовой каменоломни, такие суконные рожи грозят – бездарность, безмозглость, сенильность, – что, кажется, их не загонишь назад: они уже тут поселились. Реакция – это от гнили черно, днем стыдно, ночами тревожно; реакция – это нельзя ничего, и рвет от всего, чего можно; реакция – это отравленный хлеб, вниманье к сигналам, приметам, безвыходный морок, который нелеп – и все же ужасен при этом; реакция – все разъедающий страх, подобье оброка и дани, который ужасней расстрелов и плах, поскольку он длится годами. Не ведает спасшийся, что спасено, и смотрит на зеркало тупо. Реакция – это утрата всего, что вас отличает от трупа. Когда-нибудь это, конечно, пройдет, но в бездне сплошного распада едва ли спасется и выживет тот, кому этой вони не надо. Наверное, четверть, а может быть, треть – и тех-то едва созовете. В огне хоть чему-то дано уцелеть, но что уцелеет в болоте?

И главное – трепет на самом верху и ниже, в разлившейся луже: ах, только б не хуже, ах, только б не ху… Скажите: чего бы вам хуже? Каких вам еще запрещений, и пут, и чисток в нечетные числа? Вас только что в скрепу еще не гребут, и то из брезгливости чисто. Похоже, что лысый как в воду глядел, не брать нас в расчет предлагая. И кажется всем, что еще не предел, что жизнь еще будет другая… Мне прятаться поздно. Я, в общем, изгой, отмеченный тайною метой, и я говорю, что не будет другой – вы так и подохнете в этой. Пускай на меня с удивленьем воззрят – о, эта упертость баранья! – но нужно, чтоб кто-то сказал: невозврат. Живущий, оставь упованья. Довольно томиться в тупом мандраже. Считайте, что нас перебили. Того, кто сказал себе это, – уже не сделать союзником гнили, с руки не кормить, не загнать за Можай, не вымазать в тине злодейской.

Желающий ехать – быстрей уезжай.

Желающий действовать – действуй.

ОСТРОВНОЕ