Ясные дали

— А ты одевайся. — Никита обошел стол и сел на подоконник. — Знаешь, что я придумал? — Я вопросительно взглянул на него, он загадочно улыбнулся. — А не махнуть ли нам, Дима, вниз по матушке по Волге? И Кочевой согласен. Прокатимся, проветримся. Втроем нам не будет скучно. С Леной встретимся… — Помедлив немного, он подмигнул мне и ухмыльнулся: — А если тебе недостаточно будет нашего общества, найдем спутниц…

— Разве ты можешь без спутниц, — засмеялся я и тут же пожалел об этом: Никиту будто передернуло всего, он зажмурился, потом, отвернувшись, поглядел в окно и промолвил с горькой иронией:

— Себе я запретил думать об этом… Забочусь о ближних. Хочешь — можем пригласить девушку с египетскими глазами.

— Не поедет она, — сказал я и подумал с тоской: «А хорошо бы с ней проплыть по Волге! Какой красивой выглядела бы она там, на пароходе… Ходила бы по палубе неслышным шагом, восторгалась бы, глядя на берега… Но она непримирима… А как давно я не слышал ее голоса!»

— Сам виноват, — проворчал Никита и всплеснул руками: — Не понимаю, какая кошка пробежала между вами? — И тут же, как бы вспомнив что-то, он воскликнул: — Ах да, Тайнинская! — Он пересел ко мне на диван. — Не пора ли тебе, братец, кончить эту двойную игру? Непорядочно это как-то… Распусти себя — и черт знает, до чего можно дойти. Сегодня одна, завтра другая. Так и будешь метаться: красивых-то много, хороших маловато… С Тайнинской тебе не быть, в этом я уверен. А Нина дурочка, конечно. Что она нашла в тебе хорошего, не понимаю. Одни раздумья да стремления, да непостоянство… Но она любит тебя, я знаю. И знаю, чего стоит ей эта любовь.

«Может, потому она и любит меня, что я перед ней не рассыпаюсь, не заискиваю, — подумал я. — Та любовь долго держится и не забывается, что приходит с болью, с мукой». Стало противно от этой тщеславной мысли, я покраснел и ответил:

— Я и сам жалею, что так случилось, и хотел бы, чтоб было по-другому, но прежнего не вернешь. Она никогда не простит мне…

Нина по-прежнему проходила мимо меня стороной, легкая, точно облачная тень, и в глазах ее стояла все та же непроницаемая темнота и загадочность. Только один раз, вскоре после нашей беседы с Никитой, она посмотрела на меня долго и вопросительно, с затаенной печалью и упреком, словно подслушала наш разговор о ней.

Итак, мы едем по Волге! В душе у меня будто запели жаворонки — так было легко и весело в эти дни приготовлений и сборов.

Сначала уехали Никита и Саня: Никита должен был заехать на завод повидаться с родными, а потом запастись билетами на пароход до Астрахани и обратно. Я задержался из-за матери. Андрей Караванов увез Тоню на юг отдыхать, а мать не захотела оставаться одна в Москве; я проводил ее в деревню.

За несколько дней до отъезда, утром, ко мне домой неожиданно явилась Ирина Тайнинская. Странная девушка! Она не хотела или не умела долго быть ровной, одинаковой, просто скучала от этого, и я не знал, какой увижу ее завтра или к вечеру, или даже через час. То она делалась ласковой, внимательной, мягкой, и тогда с ней было хорошо, покойно. То вдруг становилась злой, колкой, уголки губ желчно опускались, и к ней невозможно было подступиться. То оживлялась, неудержимо веселилась, звенела колокольчиком, разные глаза ее искрились. То сразу мрачнела, взгляд делался враждебным, а голос резким, неприятным. Неуравновешенность ее изнуряла… Последние дни она почему-то капризничала, воображая себя обиженной мною, и мы с ней почти не встречались.

«Вот она, черная кошка, пробежавшая между мной и Ниной», — подумал я, не без восхищения глядя на нее. Ну до чего же красива она в этом шелковом платье, белом, с красными цветочками! Какая она черная кошка, если светится вся с ног до головы: волосы ее пышные, теплые, с розоватым отливом, точно просвечивались лучами утреннего солнца.

Ирина была явно обозлена: это было видно по трепетавшим ноздрям, презрительно сощуренным глазам, сомкнутому рту и резким движениям. Казалось, она сейчас вскинет руки и пальцы выпустят коготки. Она плотно прикрыла дверь за собой, стремительно прошла к столу, села на стул и своенравно вскинула подбородок.

— Ну, рассказывай, как ты собрался бежать от меня на Волгу с Ниной Сокол.

От этого обличающего тона судьи и пристального взгляда я покраснел, но потом рассмеялся, скрывая смущение.

— Первый раз слышу от тебя про Нину Сокол.

— Да-а? — Голос ее сделался вкрадчивым. — Почему же ты покраснел, а? Значит, что-то скрываешь, значит, виноват… А я-то, глядя на тебя, думала: простодушный, бесхитростный, чистый — душа нараспашку! Этим ты меня и захватил. А ты, оказывается, как все: немножко лжи, немного притворства, чуть рисовки, тщеславия… Своеобразный коктейль, который кружит головы девушкам, вроде меня… Налей мне чаю, — приказала она.

Я налил. Она медленно клала в стакан сахар, кусков шесть, потом размешала, звеня ложечкой и расплескивая чай, но пить не стала. Побарабанив по столу пальчиками, она порывисто встала и, шагнув ко мне, сказала: