Ясные дали

— Да, конечно, — согласился я нехотя. — Как они готовились, этого мы не видели. А вот триумф их видели. Черт знает какая мощь, даже страшно… — И подумал: «Все заложено в самом человеке, все возможное и невозможное. Вот он, Чкалов, захотел и сделал. Никто его за уши не тянул, сам ко всему пробивался. Поэтому он и гордый такой…» Моя поездка в деревню показалась мне совсем никчемной, а мое поведение там жалким. Не с этого надо начинать. Главное — накопить мужества, выбрать цель и уж тогда действовать со всей решимостью… Что ж, мужество найдется, да и цель теперь есть…

Незаметно мы приблизились к военкомату — конечному пункту нашего сегодняшнего похода. У подъезда остановились в нерешительности. Руки Сани против воли его пришли в движение — то застегивали и расстегивали пуговицы рубашки, то складывались на груди, то прятались в карманы брюк, ерошили волосы — он пытался скрыть свое смятение. Никита вытирал платком шею, не торопился, как бы изучая нас.

— Идем, что ли? — Я и сам волновался не меньше Сани. — Или вы на попятную?

— Пошли. Я согласен, — отозвался Саня без особого порыва.

Никита докурил папиросу и щелчком стрельнул окурком в урну, не попав в нее.

— Решили — так решили, отступать не пристало, — сказал он и подтянул ремень брюк. — Документы при вас? Ну, пошли…

Мы поднялись по ступенькам и молча вошли в здание.

…Год назад радио оповестило мир о фашистском мятеже в Испании. Гитлер и Муссолини бросили туда вооруженные отряды — артиллерия сносила хижины крестьян, танки уничтожали посевы, сады, виноградники, авиация разрушала города.

Сражения, которые вели стотысячные армии на огромной протяженности фронта, потрясали воображение моих сверстников.

Лучшие люди земли встали на сторону испанских республиканцев. Звал страстный голос Пассионарии: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!»

Перед глазами возникали образы из прочитанных книг: английский поэт Байрон, сражающийся на баррикадах за свободу греческого народа против турецкого ига; герой Парижской Коммуны польский генерал Домбровский; воины немецкого батальона имени Тельмана; итальянские гарибальдисты… Горели, низвергаясь, фашистские самолеты, сбитые советскими летчиками-добровольцами, лопалась броня вражеских танков от прямых, попаданий танкистов. «Не боимся, презираем, обвиняем и уничтожим тебя, фашизм!» — повторяли мы слова советского писателя, сказанные им в Мадриде. Как можно было сдержать себя — надо было немедленно отправляться в Испанию добровольцем!

Мне уже виделся эшелон, мчащийся через границы в далекую страну. «Гренада, Гренада, Гренада моя…» Рисовались незнакомые берега, вооруженные люди, тревоги, взрывы, атаки… Героическая боевая жизнь. Под стать корчагинской!..

Собравшись втроем — Никита, Саня и я, — мы обсуждали мое предложение. Никита согласился сразу:

«Что ж, можно и в Испанию… Посмотрим, на что годимся».

Кочевой колебался: в этом году он перейдет в консерваторию, сбудется его мечта, а уехать — расстаться с учебой, со скрипкой… Но я настойчиво убеждал его в том, что наше место там, среди сражающихся, мы не имеем права сидеть сложа руки, когда фашизм душит народ, гибнут люди…

«Ты думаешь, у меня мечты нет? Есть! Но мы обязаны жертвовать ради главного. А главное сейчас там, в Испании… А музыка от тебя не уйдет, Саня.. Ты будешь писать оттуда боевые очерки в газеты…»

Саня Кочевой не устоял…

И вот мы в военкомате. С уверенностью, что никто не в силах противостоять нашему стремлению, мы вошли в первую же комнату и увидели лейтенанта, худого, рыжего и длинноносого, с круглой плешинкой на макушке. Он сидел за столом, заваленным бумагами, и рылся в картотеке. Не отрывая рук от карточек, он повернулся к нам и сердито спросил:

— Что надо?

— Мы хотим поехать в Испанию добровольцами, — сказал я как можно громче и отчетливее, чтобы он, кой грех, не уловил в моем голосе нерешительности.

Слова эти будто укололи лейтенанта. Он отшвырнул от себя ящик с карточками, вскочил и, наступая на нас закричал, багровея и жестикулируя:

— В Испанию? Никаких Испании! Слышите? Убирайтесь отсюда, не мешайте работать!

Вот так прием! Саня растерянно замигал и с опаской попятился к выходу. А Никита придвинулся к лейтенанту и глухо, но твердо проговорил:

— Мы не в гости к вам напрашиваемся. Понятно? Вас посадили тут не для того, чтобы кричать на нас.

— Работать не даете, черт вас возьми! — Лейтенант чуть понизил тон. — Пачками ходите — весь год, каждый день. Точно помешались все на этой Испании. Молоко на губах не обсохло, а спасителями себя возомнили! Как будто без вас там не обойдутся.

«Значит, мы — не первые», — ревниво подумал я, задетый его словами…

— Ладно, ковыряйтесь в своих бумажках, — бросил Никита, отворачиваясь от лейтенанта. — Найдем, к кому обратиться. Пошли, братцы…

В это время из соседней комнаты показался подполковник, полный, широколицый, с усами щеточкой. Он молча и укоряюще покачал головой, глядя на лейтенанта, потом провел нас к себе, усадил на скользкий, обтянутый желтым дерматином диван.

— Ты кто, как зовут? — спросил он меня.

— Дмитрий Ракитин. Шофер я.

— А ты?