Ясные дали

Школа киноактеров помещалась в здании кинотеатра «Колизей» на Чистых прудах. В просторном зале толпились, ожидая своей участи, поступающие: нарядные, свежие и преимущественно красивые девушки, с манерой держаться свободно и непринужденно, с улыбками, рассчитанными на обаяние, некоторые из них явно подражали какой-нибудь популярной киноактрисе; парни, что попроще, с робостью неискушенных людей держались ближе к углам, в тени, и, внутренне готовясь к смотру, глядя в стену или в пол, шепотом повторяли слова басен и монологов, а те, что уже немало терлись в театральных студиях и не раз вставали лицом к лицу с грозными приемными комиссиями, порхали по залу, просвещая и ободряя новичков, — они как бы купались в этой атмосфере мучительного волнения и надежд. От немого трепета перед комиссией одни бледнели, на щеках других рдели пятна неестественного румянца.

Тревога, почти страх, охватила и меня, как только я вошел в зал.

Соседка Павла Алексеевна позаботилась обо мне: выгладила пиджак, синюю сатиновую косоворотку, искусно заштуковала дырку на коленке брюк, я до блеска начистил свои поношенные ботинки…

Анатолий Сердобинский, парень с четким и высокомерным профилем, в отлично сшитом темно-синем костюме в полоску, подчеркивающем стройность, скупо, по-дружески кивнул мне.

Я познакомился с ним в тот день, когда принес в школу заявление. Он сидел у стола рядом с секретаршей, похожей на цыганку, и беззастенчивым взглядом в упор смущал приходивших девушек. Он глядел на мои снимки, далеко отставляя их от себя.

— У вас нет других фото? — И, наклоняясь к секретарше, оценил: — Обратите внимание — абсолютно нефотогеничное лицо. — Я встревожился — не понимал этого слова. — В комиссии знакомых нет, конечно? Н-да…

— А у вас есть? — не слишком смело спросил я.

Анатолий пожал плечами, улыбнулся, ничего не ответив. А девушка-секретарь сообщила как будто с гордостью:

— Народная артистка Сердобинская Софья Пантелеевна — его родная тетка-Анатолий прервал девушку, поднял на меня глаза:

— Кто вас готовил?

«Павла Алексеевна», — хотел сказать я, но вовремя удержался.

Перед соседкой читал я стихи, монологи, басни; она садилась в мягкое кресло, умиленно сложив руки на груди, слушала, улыбалась, поправляла: «Не так, Митенька, лает моська, а вот так: ав, ав, ав!» И тявкала тоненько и заливисто, и оба мы покатывались от смеха.

— Никто меня не готовил. Я сам.

Сердобинский приподнял брови и протянул с иронией:

— Однако вы смельчак. А знаете, что набирают только сорок человек? А сколько заявлений подано, Галя?

— Около девятисот.

— Слышите? Вот тут и рассчитывайте…

В душе я завидовал Сердобинскому: вот он едва ли старше меня, а я перед ним мальчишка, слова сказать не умею, чтобы не запнуться и не покраснеть, руки не знаю куда девать; завидовал я и тому, что была у него опора — тетка, а у меня — никого.

…Сейчас Анатолий задержался возле меня.

— Боишься?

— Боюсь, — сознался я.

— Напрасно. — Он по-приятельски взял меня под руку, мы сделали несколько шагов вдоль зала.

— Перед рухлядью этой, — Анатолий с презрением кивнул на дверь комнаты, где должна заседать комиссия, — надо держаться смелее, с вызовом. Эти старые райские птицы свое уже отыграли, хватит с них. Будущее искусства — за нами. Бархатов знает об этом, и он, как и все в театральном мире, не упустит случая подставить ножку каждому, кто поспособнее. Это закон. — Сердобинский смерил меня взглядом, понял, видимо, что разговорился не с тем. — Впрочем, зачем я тебя смущаю… Веди себя так, как сможешь… — Он отвернулся от меня со скучающим видом, сухо поджав губы.

Я отошел к окну, подумав про Сердобинского: «Рисуется, играет… На словах боек». Но, понаблюдав, как просто, естественно и вместе с тем смело ведет он себя, я тут же возразил: «Нет, он не играет. Такой уж он есть… Быть может, он и прав — старички-то сказали свое, теперь пусть посторонятся — очередь за нами. Надо настойчивее предъявлять права на роль в искусстве».

Я одернул рубашку под пиджаком, огляделся увереннее.

В углу стоял огромного роста парень в тяжелых сапогах, с красным рубцом-шрамом на щеке и, яростно раздувая ноздри, беззвучно шевелил губами — должно быть, повторял текст; большие кулаки его сжимались. Когда кончился приступ этого необычайного возбуждения и глаза наши встретились, я увидел его улыбку, широкую, простодушную и застенчивую. Кто он, так не похожий на многих, откуда? Я почувствовал в нем что-то родственное, свое…

По залу, наискосок, прошла девушка с неправдоподобно тоненькой талией, перетянутой красным ремешком; в ее взгляде было что-то странное, непонятное — он невольно приковывал к себе… Она приблизилась к группе девушек, и я услышал капризный ее смешок.

Парни и девушки все прибывали, нарядные и взволнованные, и в зале становилось все более тесно. Всюду — шепот, полные ожидания взгляды, нервное возбуждение; на стук, громкие шаги, скрип двери резко оборачивались.