Ясные дали

Я вздохнул несколько раз, как подсказывал Михаил Михайлович. И — то ли от ласковых слов его, то ли, действительно, от этих вздохов — судорожное напряжение тела ослабевало. Теперь, когда я перестал быть объектом всеобщего внимания, я осмелился взглянуть на членов комиссии.

По одну сторону от Бархатова сидел заслуженный деятель искусств Николай Сергеевич Столяров, бритоголовый и неподвижный, ладонью прикрывающий верхнюю часть лица и лоб; по другую — артист МХАТ Петр Петрович Аратов, толстоносый, с глазами на выкате, с островком темных волос на темени; сзади блистал очками кинорежиссер Григорий Иванович Порогов; он что-то торопливо писал, неподкупно и несколько брезгливо сжав рот и часто откидывая со лба тяжелую прядь волос.

Вошла девушка. Я сразу узнал ее — это была Нина Сокол, знакомая Сани Кочевого. Худенькая, прямая, точно натянутая струна, чуть пугливая, она села на краешек стула, оправила на коленях складки платья и застыла в позе внимательного ожидания и готовности, не спуская с Михаила Михайловича взгляда; темные глаза ее, необыкновенно большие на тонком и бледном лице, выражали строгость и чистоту, концы длинных бровей загибались к вискам, а черные волосы будто притягивали к себе свет и струились.

Михаил Михайлович и ей улыбнулся своей милой, приветливой улыбкой, потом сделал знак. Нина поспешно встала, выпрямилась и как-то горестно опустила вдоль тела руки.

Онегин, я тогда моложе,
Я лучше, кажется, была,
И я любила вас, и что же?
Что в сердце вашем я нашла? —

произнесла Нина негромко, как бы неуверенно, и эта мягкость, эта певучая, закрадывающаяся в сердце нота покоряла. Седые брови Михаила Михайловича удивленно пошевелились, радостный луч упал на лицо и молодо озарил его.

Тех, кто прожил в искусстве большую жизнь, редко чем удивишь — они достигли вершин мастерства, знают его природу и законы, и счастливцы те юноши и девушки, которые властно заставляют слушать себя, покоряя обаянием и непосредственностью молодости. Нина обворожила Михаила Михайловича. Она не сделала ни одного жеста, лишь голос да глаза выражали движения души, все оттенки чувств: муку, сожаление, горечь, иронию, печаль и любовь.

А счастье было так возможно,
Так близко!.. Но судьба моя
Уж решена…

Нина медленно закрыла глаза, и из-под ресниц выкатились слезы. Михаил Михайлович растроганно вздохнул и полез в карман за платком.

«Да, это Татьяна. Такой, наверно, она и была», — с восторгом думал я, глядя на девушку.

Нину не прерывали до конца, голос ее замер, а в комнате еще стояла тишина.

— Теперь, милая девушка, отдохни минутку и так же хорошо давай нам монолог. Чем ты нас обрадуешь?

— Монолог Лауренсии из комедии Лопе де Вега «Фуенте-Овехуна», — скромно сказала Нина.

Она обошла вокруг стула, прижав руки к груди. Я с интересом наблюдал, как она менялась. От милой грустной Тани не осталось и следа. Перед нами была уже пылкая, порывистая и непримиримая девушка с гордо поднятой головой и нетерпеливыми жестами.

Вы — дикари, а не испанцы,
Трусишки, заячье отродье!
Несчастные! Вы ваших жен
Чужим мужчинам отдаете!
К чему вы носите мечи?

Даже не верилось, что эта хрупкая, нежная девушка может обладать такой силой воздействия, такой страстью, гневом! Должно быть, именно эти чувства больше всего выражали ее сущность. Нина, смолкнув, села, осторожно дотронулась до пылающей своей щеки.

— Представь себе, милая девушка, — заговорил Михаил Михайлович, — что ты со своими подружками в лесу, ну, скажем, грибы собираешь… Ты любишь собирать грибы?

— Нет, — ответила Нина.

— Жаль. А вот я люблю. Ну, все равно. Здесь, вокруг тебя, — лес. Покричи-ка своим подружкам, как это делают в лесу: ау!

Нина встала, приложила ладошки рупором ко рту и крикнула протяжно:

— А-у-у! — Будь здесь, действительно, лес, звук летел бы далеко в лесную глубину. — А-у-у!

Я совсем забыл, что нахожусь перед комиссией и скоро настанет моя очередь занять место Нины; мне все больше нравились ее глаза, и голос, и улыбка… Мне уже чудился летний полдень, поле, где много солнца, ветер шелестит в травах, небо в белых тучах, дорога, уводящая за горизонт, и колосья поспевающей ржи отвечают нежным звоном на ее смех…

К действительности меня вернул все тот же резкий, будто недовольный голос Столярова:

— Молодец! — Он так ни разу и не отнял руки от лица.

Бархатов вынул из кармана пиджака, висящего на спинке стула, конфету — на оберточной бумажке был изображен его портрет — и подал Нине:

— На, подсластись…

Девушка взяла конфету, постояла немного и тихо вышла.

Бархатов весело посмотрел направо, налево и сказал:

— Принять. — Потом он кивнул мне головой. Я вышел на середину. — Успокоился немного? Видишь, как все просто и хорошо. Что ты нам приготовил?