Ясный берег

скажите: допустим, Гречка не вас разжалобил бы, а

кого-нибудь из ваших подчиненных, хотя бы Иконникова,

и Иконников ему вот этак, из рук в руки, отдал бы

дочку Брильянтовой, — взыскали бы вы с Иконникова?

Нет, уж будьте добры, ответьте на вопрос: взыскали бы

или нет?

— Взыскал,— мрачно ответил Коростелев,

отвернувшись.

— Вот то-то. Дело это принципиальное. Речь не

просто о телке. Речь о всем нашем высшем порядке, надо

понимать.— Данилов снова взял отчет, стал перелисты-

вать.— Кирпича восьмую сотню заканчиваете? Хорошо,

И куда предназначили?..— Они заговорили о

строительстве, и об Аспазии больше не было сказано ни слова.

Данилов приехал в августе.

Три дня он провел в совхозе, все осмотрел: тока, и

зерно на токах, и постройки, и завод. Обещал, что к

будущему сезону совхоз получит станок для выделки

черепицы, есть договоренность с ленинградским заводом.

Обещал подбросить стройматериалов... Был на

пастбище, смотрел стадо, ночевал с пастухами на левом

берегу. Данилова знали в совхозе давно, с довоенных времен,

и любили, хоть был строг. Как-то вечером застал его

Коростелев на квартире у скотника Степана Степаныча,

в компании старых рабочих. Степан Степаныч играл на

гармони, а гости, и Данилов в том числе, пели: «Хороша

страна Болгария, а Россия лучше всех». У директора

треста оказался высокий тенор, он часто фальшивил, но

пел истово и серьезно, отбивая в воздухе такт большой

рукой, сложенной лопаточкой... «Кажется, я один с ним

держусь натянуто,— думал Коростелев, видя,' как все

кругом запросто обращаются к Данилову,— а для

других он добрый мужик, свой брат».

На четвертый день Коростелева вызвали на бюро

райкома.

Когда вошел в знакомую комнату и увидел, что в углу

на диване сидит Данилов,— понял: сейчас будет

поставлена точка над делом об Аспазии. В первый момент

обрадовался: пусть точка; пусть положат ему

взыскание, какое сочтут справедливым,— и конец. Больше это

не повторится. Но вдруг подумал: а ну, как исключат?

Горельченко человек крутой, неожиданный... Бледнея.и

забыв поздороваться, Коростелев тихо сел на стул у

двери.

Начали с больших вопросов: о ходе обмолота в районе,

о работе элеватора. Данилов сидел прямо, слушал,

вычерчивал в блокноте, положенном на колено, какой-то

сложный чертеж. Ему что, он может сидеть так спокойно

и чертить чертежи... Кругом знакомые лица, сколько раз

видел их здесь Коростелев. Несколько месяцев назад,

весной, он чувствовал себя среди этих людей уверенно,

говорил с ними как равноправный, гордясь своими

хозяйственными замыслами. И вот сейчас он сидит

бледный и понурый. Эти люди, покончив с более важными

делами, обратят свое внимание на Коростелева и обсудят

его,., что? Ошибку, промах, преступление? Как они это

назовут? Как назовет это Горельченко?..

Отворилась дверь, вошел Бекишев; сел рядом с Коро-

стелевым. Ох, как долго говорит инженер, заведующий

элеватором. Скорей бы кончал. Скорей бы решалась

судьба.

«Исключат — жить не буду»,— подумал Коростелев.

Но вот кончает говорить инженер, кончают говорить

все, кому было что сказать об элеваторе,— век это

длилось.

— Информация о совхозе «Ясный берег». Слово

имеет товарищ Данилов.

Данилов говорит тихим голосом, что сделано в

совхозе с начала года. Отмечает недостатки. Кратко

излагает первоочередные задачи. Коростелев слушает,

слушает, вникая не столько в слова, сколько в даниловские

интонации...

— Но вот, товарищи, мы столкнулись в «Ясном

береге» с фактом вопиющего нарушения всего нашего поряд-

ка, с фактом разбазаривания номенклатурного скота.

Этот факт я должен довести до вашего сведения. Речь

идет о незаконной, в обход всех правил, продаже телки

Аспазии одному белорусскому колхозу. Проще сказать,

телку вывели из стойла, подняли на грузовик и увезли, к

недоумению 'коллектива.

— Ловко! — замечает председатель колхоза имени

Чкалова, барабаня пальцами по столу. — Вот это ловко!

Данилов читает докладную записку Коростелева.

— Теперь вам ясны побуждения товарища

Коростелева. Личной заинтересованности не было. Тем не менее,

факт беспримерный, и без выводов обойтись невозможно.

— Вопросы есть? — спрашивает Горельченко.

Вопросов нет — все понятно из слов Данилова и из

докладной записки. Только чкаловский председатель

спрашивает:

— Так-таки вывели и увезли а?

— Кто желает высказаться?

Бекишев желает высказаться. Не о телке: он говорит

об единоначалии, долге, воле. Коростелев смотрит на

Горельченко и не может понять выражения, с которым

Горельченко переводит свои черные глаза с Бекишева «а

него, Коростелева.

— Товарищ Коростелев?

Кор осте лев молчит.

— Желаете что-нибудь сказать?

Коростелев встает, он очень бледен.

— Что ж... — перевел дыхание. — Нарушил закон»

причинил производству ущерб...

— Признаете, значит, что партия должна с вас

взыскать?

— Да, — говорит Коростелев. Сейчас, когда сломлено

его упрямство, он понимает, что с самого начала

признавал себя виноватым: с той минуты, как смотрел вслед

грузовику с уезжающим Гречкой...

Среди слов, которые говорятся кругом, отчетливо

раздается слово: «выговор». Потом «строгий выговор».

— Кто за, кто против, кто воздержался?..

Постановили — записать товарищу Коростелеву строгий выговор.^