Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

К цветам и звукам придут запахи. Она положила нож, опуская руки вдоль клетчатого фартучка. Это было поначалу немыслимым каким-то женским счастьем. Послушные кнопки, пакеты с продуктами, что заносил и аккуратно складывал на стол шофер Токая — квадратный приземистый Иван, а она теребила их, поочередно вынимая красивые упаковки и раскладывая по правильным местам. Так радовалась, что вкусно готовит. Что может не только сварить и пожарить, а еще и — сервировать, как положено, и чтоб в вазочке тонкий цветок, и салфетки, сложенные правильным уголком. И сидеть напротив, глядя, как с аппетитом вкусно ест, округляет глаза, распробовав, хвалит ее и после вспоминает «вот тот пирог с рыбой, м-м-м, какой пирог, его сделаешь?» Делала… В поселке, в неумолимо захламленном маленьком домике, на одну Марьяну приходились двое вечно хмельных — отец и мать, и они пачкали быстрее, чем она успевала отмывать и оттирать. Потом была большая кухня в Ястребинке, там все время что-то ломалось, ну да, Пашка чинил, и Фотий возил продукты, а она постоянно прикидывала, как бы из подешевле приготовить побольше, но чтоб все равно вкусно и качественно. Только здесь она могла ткнуть пальцем в любой рецепт, не отбрасывая его, потому что в нем — крабы, или новозеландские зеленые мидии, или свежие ананасы. Не фантазируя, как и чем заменить сливки и мускатный орех. И это было восхитительнее, чем новые платья и куртки, золотые побрякушки. Потому что побрякушки, они только ей, а кухня — то, что она может сделать для Макса. Он очень берег здоровье, гордился тем, что не пьет и не курит, дважды в неделю отправлялся в спортзал, самый лучший, и работал там по-настоящему, потом внимательно осматривая себя в зеркалах, напрягая мышцы. А еще одну тренировку проводил на стадионе, посмеиваясь над перекачанными культуристами, которые выглядели, как надутые шары, но падали, кеглями, от одного удара. Так что Макс бегал, отжимался, освежал в памяти свое дзю-до — с девяти лет он не вылезал из спортивной секции, зарабатывая там свои цветные пояса и непонятные для Марьяны даны. Восхитительный Макс, умный и веселый, внимательный. Красивый и мускулистый, с отменным здоровьем и без вредных привычек. Обаятельный. Вот только… … Она танцевала, сначала, когда готовила или гладила его рубашки, таскала по коврам блестящий пылесос за гибкий коленчатый шланг. Включала музыку, ей нравилось диско, чтоб ее движения совпадали с ритмом ударных или звонкими голосами, и танцевала…

Потому что она ему верила. А если не верить ему, то кто она тогда? В гладкой поверхности холодильника отразился фартук в веселую клетку и темные волосы, убранные под клетчатую косыночку. Кухарка. Горничная? Он говорил ей, валяясь на персиковых простынях, разбросав ноги:

— Я бы тебе нанял тетку в помощницы, Медведик, да прикинь, а вдруг начнет воровать. И время сейчас нехорошее, не годится, чтоб о нашей жизни знали все изнутри. Справишься? Пока что? И она таяла от его заботы, кивала, прижимаясь лицом к мерно дышащим ребрам. Их всего двое, конечно, конечно, она справится! Даже осенью, когда нужно будет бегать на занятия в институт, она будет вставать пораньше, и вечером тоже можно прихватить пару часов, на хозяйство. Живут же семьи, и у них получается. По кухне плыли чудесные запахи, ворчала на плите дорогая сковорода под стеклянной крышкой. Они переехали сюда в мае. Три месяца новой жизни. Всего три месяца? Марьяна встала, держа длинную деревянную ложку, окунутую в красное. Трезвый голос в мозгу вдруг спросил, врасплох — и сколько же дней из вашей совместной жизни тебе было хорошо, дурочка? Ей было страшно признаться, что кажется — нисколько. Нет, конечно, были минуты полного, упоительного счастья. Для нее. Думала — для обоих. Но с тех пор, как вошла и стала хозяйничать тут, ни разу не поехали в ресторан, или куда на природу. Ему некогда, он все время в делах. А рестораны? К чему, если теперь есть свой дом, семья, и все так вкусно и по-настоящему, домашняя здоровая пища. В шкафах спальни рядами стояли туфельки и сапожки, блестели цветными пяточками, или матово круглились бархатной замшей. Качались над ними подолы — платья, юбки, вечерние декольтированные сарафаны, шелковые брючки. Не так чтоб много, наряжаться и бегать по магазинам она все еще стеснялась и не любила, но все такое красивое. Если бы она ему верила, по-прежнему! Посмеялась бы над своими бабскими страданиями, ах куда носить, ах я не выгуляла новые туфли.