Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

Картошка! Надо пожарить, а еще не чищена. Марьяна вскочила и, смахивая слезы, торопливо выкатила из-под стола ящик с крупной ровной картошкой, уложенной в сеточки. Уселась, быстро работая ножом. И кивнула, шмыгая носом. Фотий. Только ему можно. Все рассказать, пусть он подумает. И скажет ей, что и как нужно сделать. Он ведь говорил тогда, на прощание — если надо будет, обязательно помогу. Кинула нож в миску, побежала в спальню, вытирая руки о подол фартука. И остановилась, глядя на витые рожки стильного телефона.

Нельзя звонить. Макс проверяет, куда были звонки, это ведь межгород.

Да и по телефону разве можно такое решать.

К обеду стол был, как положено, сервирован, солянка благоухала специями и томленым мясом, ломтики картошки золотились на плоской тарелке. Марьяна успела еще испечь бисквит с цукатами. И сидела напротив Макса, одетая в симпатичное домашнее платьице и туфельки на невысоком каблучке. Улыбаясь, смотрела, как ест — вкусно и быстро, ловко, аккуратно. Прожевывая кусочек балыка, Макс кивнул в сторону спальни:

— Я там привез кое-что, примеришь? Кружавчики, ленточки. Она встрепенулась и под его благосклонным взглядом убежала в спальню. На постели валялись хрустящие пакеты. Села, трогая пальцем прозрачный целлофан. Чулочки с кружевной широкой резинкой. Очередная блядская рубашонка в тон, красная, к черным чулкам. Отдельно в пакетике — бархотка на тонкую шейку.

— Нравится? — прищурясь, стоял в дверях, и на сытом лице — уверенность в том, что конечно, нравится, а как по-другому. Она же такая вот. Надеть и прыгать перед зеркалом.

— Еще как! Спасибо… Он потянулся, упал на постель, сдвигая пакеты.

— Шторы закрой, Медведик. И не мельтеши, в гостиной тоже зеркало. Разбудишь в три.

Марьяна собрала пакеты, прижимая к груди. Выпрямилась, с ненавистью глядя на довольное красивое лицо. И вовремя отвела глаза.

Он открыл свои, позвал недовольно, указывая пальцем на щеку.

— А где мое спасибо? Становясь на коленки, прикоснулась губами к гладкой щеке.

— М-м-м, мой сладкий, мой-мой-мой, спасибо тебе, Макс.

— Угу…

— Я завтра в поселок поеду, Иван когда меня сможет отвезти?

Темные глаза резко открылись.

— Зачем?

Она пожала плечами, по-прежнему стоя над ним на коленках.

— Там предки. Давно не была, надо проведать.

— А… — снова закрыл глаза, — не надо. Перебьются.

— Макс. Я хочу поехать.

— И ты перебьешься. Машка, не мешай, у меня еще тренировка. Иди.

В три она его разбудила. Умываясь, он прокричал через шум воды:

— Мишутка, не забудь, тебе к Иванне, марафет наводить. Дамочке я уже заплатил. Ручки-ножки, чтоб все красивенько. Я к Михалычу зайду, в гараж, и поеду.

Одна в пустой квартире она сначала хотела обойти все комнаты, посмотреть на них в последний раз. Но что там смотреть? На картинки, которые сам Токай выбирал? На обои, которые клеили без нее, и мебель, пышную, с кручеными золотыми накладками. Да гори оно все огнем. Но к Иванне пошла все же. Ей нравилась тетка Иванна, наверное, единственная из немногих знакомых соседей. После Марьяна думала, падая в ужас, ведь могло все сложиться по-другому, но сложилось именно так: она постояла в задумчивости, копя внутри упрямую решимость. Вспомнила почему-то Иваннину собачонку. Ушла в кухню.

Достала с полки банку с цветными сухариками из домашнего хлеба, она пекла его разный — с зеленью и с морковкой, с тыквой, кунжутом, и даже апельсиновый сотворила однажды. Отсыпала в прозрачный пакет коричневых с оттенками красного и зеленого пластиночек, и, заперев двери, надавила на причудливую розочку, украшающую косяк двери напротив. Иванна возникла не сразу. Сперва Марьяну рассмотрели в глазок, потом за кожаной пухлой обивкой гремели цепочки и засовы, под неумолчный лай хозяйкиной любимицы. И наконец, монументальная Феодора Ивановна, а попросту для всех в городе — Иванна, подхватывая собачку, сказала задушевным басом:

— Входи, Машенька. А ты гнида мелкая, заткни хлебало, уй ты, моя цыцычка, дай поцелую носик, а ну, сиди, Галатея! Но Галатея не пожелала сидеть, тявкая, вырвалась, засуетилась вокруг Марьяны, слюнявя ее икры и царапая коленки острыми коготками.

— Ах ты, сволочь зловредная, ах ты моя золотая павлиночка, унюхала, любимые свои сухарики! Уйди, блядюга мелкая, дай девочке пройтить! Марьяна подняла золотую зловредную цыцу, и, суя в мокрую пасть Галатеи сухарик, пошла следом за синей бархатной спиной в золотых огромных розанах. С ошарашивающе алых стен целились в них пухлые купидоны в натуральную величину, держа торчком розовые пенисы; резвились, тряся грудями, наяды и нимфы, выступали, выкатывая могучие груди, псевдоантичные герои в лавровых венках набекрень, причем, венки были единственной их одеждой. В переполненной плюшевым, бархатным, атласным, хрустальным и полированным хламом гостиной Иванна упала в огромное кресло и вытерла пот сор лба маленькой ручкой с алыми ногтями.

— Садись, деточка. Танька! Ты скоро там? Маленькие глазки утонули в смешливых складках. Иванна пояснила громким шепотом: