Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— То с Ястребинки, они закрутили все. Теперь у их солдатики дежурят, говорят, будут там бункер копать, для большого начальства, — докладывала спина, ерзая по полу подошвами. Ника стесненно кашлянула. Спина повернулась, укладывая на курточное плечо толстый подбородок и растрепанные пряди черных волос над свекольной щекой.

— А-а-а, — приветливо обрадовалась, — то Вероничка пришла! А мы тут. Я мукички беру, привезли вот, первый сорт, хорошая.

— Здрасти, теть Валя, — ответила Вероника, и кивнула Алене, что поедала ее глазами. Прошла к прилавку, где под стеклом отдельной витрины красовались журналы с полуобнаженными плохо пропечатанными красотками, пачки презервативов, брошюрки с позами из камасутры, карты с голыми девами. И тут же — детские книжки и упаковки жевательной резинки, конфеты и шоколадки.

— Тебе как всегда, Верочка? Черного две и белого батончик?

— И молока, три литра. Алена ушла в подсобку, загремела крышкой алюминиевого бидона, захлюпала черпаком на длинной ручке.

— Яички у меня свежие, — доложила тетя Валя, поправляя медузо-горгоньи пряди корявой натруженной рукой, — взяла бы мужичкам своим. Своих курей не заводите жа.

— Спасибо, теть Валя, мы на машине приедем, в субботу, тогда возьмем.

— Ну да, ну да, — закивала та, тщательно осматривая распахнутую курточку, майку и джинсы с широким ремнем. Открыла рот, собираясь что-то спросить. Но темные глаза метнулись поверх Вероникиного плеча и вцепились в кого-то, кто вошел, постукивая каблуками. Дзынькнула дверь, тронутая чьей-то рукой. Вероника посмотрела тоже. На пороге, рядом с куняющей бабой Шурой стояла Марьяна. В узкой мини-юбке, открывающей стройные ноги в коньячного цвета блестящих колготках, в черной кожаной куртке — короткой, еле до талии, но с широкими плечами, украшенными рядами золотых заклепок. Под курткой поблескивала люрексом трикотажная кофточка, сверкал кулон на золотой цепочке.

— Привет, — сказала, настороженно глядя на Веронику. Та кивнула и улыбнулась. Марьяна в ответ улыбнулась тоже, подняла тонкую руку с кольцами, проводя по срезанным прядкам черных волос.

— Ты постриглась… — Ника оглядывала аккуратную стрижку с косо уложенными, блестящими от лака прядями.

— Ага.

— Вероничка, вот молочко. Поглядывая на Марьяну, Ника рассчиталась и, сложив продукты в рюкзак, взяла его за лямки.

— Ты…

— Пойдем, на улицу. Под жаркими взглядами тети Вали и Дамочки вышли, мимо дремлющей бабы Шуры, встали на пятачке перед магазином, по-прежнему оглядывая друг друга.

— Ты на машине? — спросила Марьяна, поправляя на плече тонкий ремешок сумочки.

— Нет, пешком пришла через бухту. А… ты? Девочка улыбнулась. Отрицательно покачала головой, успокаивая:

— Он через час подъедет, меня забрать. Дела у него, с Беляшом. А можно я тебя провожу немножко?

— Господи, Марьяш, ну, конечно, можно. Только обувь вот, — она кивнула на изящные туфли-лодочки. Марьяна засмеялась.

— А я сниму. Пойдем. Вместе и молча они пошли по улице, мимо домов, во дворах которых кипела работа. Стучали молотки и визжали пилы, урчали машины.

Перекрикивались хозяева, командуя помощниками. Где-то устанавливали зонтики от солнца, где-то вешали над номерами полотняные маркизы. Прошли мимо тряпочного царства матери Федьки Константиныча. И в начале тропы, что взбиралась на скалы, Марьяна отошла в сторону за камень, скинула туфли и стащила колготки, сунула их в сумочку. Взяла обувку за каблуки и, переминаясь босыми ступнями, сказала:

— Ну, вот.

На узкой тропе говорить было неудобно, и Ника молчала. А когда спустились, увязая в рыхлом песке, Марьяна встала, оглядывая бухту и далекий дом на скале, белеющий высокими стенами. На крыше веранды распускался в апрельском ветре белый парус, надувал гордую грудь.

— Как там? — спросила она, не двигаясь с места, — Пашка. Фотий.

Как они? Ника пожала плечами. Она не видела Марьяну ни разу, с того вечера, когда та, скатившись с измятой постели, подбежала к Токаю. И кажется, ни одного взгляда не бросила на Нику. Потом, когда ночью они говорили с Фотием, Ника расплакалась, обругала Марьяну, кидая в ночную тишину комнаты злые слова. А он, обнимая, покачивал, как ребенка. Ответил:

— Не надо. Ей так досталось. Мы еще и не знаем, как. Может, и не узнаем. А тебе, дай Бог тебе, родная, не побывать в такой ситуации.

— Ты думаешь, я могла бы? Как она со мной? — Ника задохнулась от возмущения, и он, притягивая ее к себе, насильно прижал лицом к своей груди.

— Ты не знаешь, и я не знаю. Но повторю — никогда никого не суди. Тем более — своего, родного человека.

— Какая ж своя, — угрюмо пробубнила Ника в мерно дышащую грудь, — бросила нас вот.