Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— В общем, мы сели. Как официант подошел, я еще помню. Помню даже салат какой-то. Я еще удивилась, кричала про угощу, а заказала три салатика и бутылку. Я подумала, ну мало ли, похвасталась. А, ладно. Потом я глаза открыла, а руки…

Она замолчала, прикусывая губу мелкими ровными зубами. Отпустила, сильно вдыхая воздух и, справившись, глухо продолжила:

— Привязаны руки. Не могу. Смотрю, а все плывет, перед глазами, и вспыхивает. Ярко так. До слез. И опять. А они ходят. С этим своим. Г…голые все. Ржут. А я встать не могу. Коленки вижу. И… и дальше, где кровать кончается, там парень стоит, серьезный такой. Лицо серьезное. Я крикнула. Я думала — он один, не такой. Не ржет. А он снима-а-ает. Меня. Ника нагнулась, обхватывая Марьяну за плечи. Курточка поползла вверх, топорща широкий ворот, и под ней все тряслось, дергалось. Как тряслись губы на побелевшем смуглом лице. Всхлипнув, Марьяна высвободилась, поправляя куртку.

— И Беляш там был. А эта — она сидела в кресле, лежала почти, ноги закинула и смеется. Я думала, это, наверное, кошмар какой-то. И тут позвали его. Он штаны напялил. Пузо висит, белое, как у жабы. Вернулся, а с ним Макс. Увидел и эту штуку, ну с камерой, кулаком сшиб. Повернулась к Нике, произнесла тихо и раздельно:

— Он меня спас. Вытащил. Из гадюшника этого. И отвез. Обратно. Я еду и посмотреть на него боюсь. Он красивый такой, серьезный. А я там — валялась. Как блядь последняя какая. А он привез и мне — руку мне поцеловал. Говорит, ты не бойся. Ничего не бойся, девочка. И еще за них, за козлов этих, прощения попросил. Я тогда в Ястребинку две недели не приезжала. А как я могла? Пашке я что скажу? А Фотию в глаза как смотреть? Ника молчала.

— И ты еще, — горько улыбнулась Марьяна, — с тобой как? Глаза раскроешь и весь мир любишь. Я прям готова была голову разбить об стенку, думаю еще увижу, как ты на меня смотришь, утоплюсь к едреням собачьим.

— Марьяша, я тебя люблю, а не весь мир, — сказала Ника и прижала руки к щекам, — не слушай, я мелю. Нет, я не вру. Но я так.

— Я думала, пусть оно немножко хотя бы забудется. Ника… я ведь даже не знаю, кто из них, от кого я.

— О, Господи. Ты, так ты тогда?

— Сказал Пашка да? — мрачно усмехнулась Марьяна, — трепло долговязое.

— Ну и сказал. Не отцу же говорить.

— Извини. Ты права, он щенок совсем. Куда ж мне его еще мучить?

Своими бедами. В общем, когда месячные не пришли, я к врачу пошла, в Симфе. Фамилию выдумала, и адрес. А врачиха мне говорит, как вы мне надоели, ты хоть бы адрес придумала правильный, нет такого дома, на той улице. И я лежу, красная, думаю, плевать, главное, чтоб просто задержка. В общем, нет.

— И Токай вдруг случайно? Вы встретились?

— Нет. Я сама его нашла. На базаре, где фарца. Я пришла и его позвала в сторону. Ника, он меня отвез в клинику. Заплатил. И забрал меня тоже он. Ничего не спрашивал, сказал — надо будет, вот телефон, звони. Понимаешь, какой он? Другой бы. Сказал бы да ты просто грязь, шалава. А он…

— Бедная ты, бедная. Как же досталось тебе. Марьяша, ну всякое бывает, надо подождать. Я же знаю, и Пашка не стал бы тебя мучить, ждал бы. Марьяна сделала рукой отстраняющий жест.

— Подожди. У меня мозги не на месте были. Я толком не могла вообще ничего. Думать.

— Я понимаю. Да.

— А еще я знала, что Токай из самых деловых. Кто же не знает Токая. Когда он спросил, откуда и где живу, я не стала говорить, про Ястребинку. Сказала, Низовое. А про вас промолчала. На всякий случай. И потом тоже, когда мы с ним…

— Мы знаем, Марьяш. Поселок все видит. Пашка в курсе, что тебя забирал на джипе какой-то не местный. Только умный он, личность свою не светил.

— Ясно. Ника вспомнила, как задумчиво улыбался, как прижимал теплые губы к ее руке, целуя. Умный, красивый, заботливый и, ах да — еще крутой.

Очаровательный. Даже ей было с ним приятно, а что говорить о бедной замученной девчонке, на десять лет младше.

— Я уже подумала, наверное, все позади, и теперь всех мне мучений — только выбрать. Или с вами остаться или сказать, наконец — ухожу и буду с Токаем. И тут вдруг Беляш. Когда я с треснутой ногой, помнишь? Ко мне в больницу пришла Ласочка. Я чуть язык не откусила себе. Ну, представь. Эта сволочь пришла, с цветочками. Навестить, значит. А как раз вы уехали тогда. Почти ночь. Она села, ногу на ногу и болтает что-то, я говорю, ты уходи, видеть тебя не хочу. Она смеется. Ну, я тогда сказала, если не хочешь с Токаем поругаться, уходи отсюда. И она как вскинулась, аж зашипела. Вскочила, и мне на тумбочку фотку. И снова смеется, уже будто истерика с ней. А вот говорит, подавись, и матом на меня. Видишь, какие картиночки? А как думаешь, папенька с сыночком обрадуются, когда я им покажу сто фоток, и на всех любимую девочку Марьяшу в разных позах… И еще шипит мне, пальцем тычет и шипит — а ты тут улыбаешься… Я фотку взяла. Я там, правда, я улыбаюсь! Будто мне нравится! Она крикнула. Вода продолжала мерно и ласково укладывать себя на песок, все так же празднично сверкая. Мирно гудели пчелы.