Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

Тянул в комнату, чтоб на постели, пришлось изобразить, что ее приперло, так секса захотелось спьяну, давай тут и все. Конечно, ни до какой постели не добежал, это уж она умеет. Не хватало еще трахать Кошмарика там, где когда-то валялся Токай, а ее голова лежала на его широкой груди. И все зеркала показывали — какая ослепительная пара… Белая, стройная, длинноногая, с блестящим полотном гладких волос, закрывающих поясницу. И большой, широкоплечий, с мощными бедрами и чуть широковатым тазом тяжелоатлета. С горбатым носом и темными бровями. С…

— И не он один, — сказала громко, чтоб не заплакать, — много было, но все лихие парни, так что, пошел в жопу, Марик-кошмарик. В ванной тщательно почистила зубы, еще раз умылась. Легкими движениями нанесла крем, с беспокойством думая — если жара простоит, он испортится, а дорогой. И нахмурившись, придвинула лицо вплотную к зеркалу. От глаз, еле видные, разбегались веером морщинки. С тяжело бьющимся сердцем Ласочка осмотрела кожу, сантиметр за сантиметром.

Чуть повернулась. В углах рта тень указала на тонкие складочки.

Бросая на пол махровое полотенце, выскочила и побежала в кухню, путаясь пальцами, рвала фольгу и, ломая мягкую плитку, засовывала в рот, глотала, почти не жуя. Да почему нет хотя бы водки! Нужно это пережить, а как справиться, если совсем одна?

— Беляш, сука ты, — шепелявя полным сладкого ртом, обругала беспомощно, — и Токай, и ты тоже. А еще… Побрела в комнату, шепотом перечисляя тех, кто появлялся в ее жизни и исчезал. Села перед высоким трюмо, включая свет вокруг тяжелой рамы. Из стекла смотрела на нее прекрасная женщина с не тронутой загаром кожей, с белыми волосами по плечам. Смотрела с ужасом, будто ждала, вот сейчас гладкая кожа поползет, стягиваясь морщинами и обвисая на щеках такими же, как у матери, мешочками. Но Ласочка ободряюще улыбнулась отражению и помахала рукой.

— Не ссо. Ты еще супер. Сегодня ты супер. Наклоняясь и поворачиваясь, принялась за туалет. Накладывала тон на кожу, легонько вела кисточкой, стряхивая на веки серебристую пыльцу. Долго и тщательно, уже радуясь тому, что практически трезвая, красила ресницы. Тушь взяла графитовую, не черную. Потому что на длинных черная — вульгарно, как пластмассовая кукла. А с ее глазами надо длинные. Хлопать, и распахивать, глядя как на бога. И опускать, соглашаясь… Когда лицо было готово, надела кружевные белые трусики, с резиночкой на самой талии и высокими вырезами на бедрах. Влезла в батистовое светлое платьице, очень короткое и нежно-прозрачное, так что маленькие соски были чуть видны под тонкими складочками.

Припудрила голые плечи вечерней пудрой с мелкими блестками. И в ажурных светлых босоножках на тонком каблуке вдумчиво повернулась перед большим зеркалом, осматривая успокоенную Ласочку в глубине стекла.

— Видишь? — подмигнула ей. Ресницы мягким веером легли на серый блестящий глаз, — не очкуй, красотка. Еще дадим жару.

В сумочке лежали несколько купюр, последние. Жить самой оказалось нынче ошарашивающе дорого, все бабки, что привезла от Беляша, когда науськала на него крутых из Южака, кончились буквально за месяц, а куда ушли, так и не поняла. Холодильник не починила, и Кошмарику нечего отдать. Скотина Кошмарик, когда штаны застегивал, себе еще коньяку налил, выхлебал через силу, и напомнил, что денег ждет.

Ушел, а она осталась, в кухне, натягивая измятые трусы, с мыслью — зачем же я тут задом вертела и стонала?

— Ненавижу, гад, сволочь, убью, — она подняла руку, фары медленно едущей машины ослепили глаза.

— Куда? — спросил из открытого окна пожилой голос.

— На Саманку, — улыбнулась невидимому водиле.

— Деньги есть? — немилостиво спросил тот, когда усаживалась вперед, взмахивая тонким подолом.

— Конечно, — пропела серебристым, чуть обиженным голоском, мысленно обматерив пожилого карпаля.

— Ладно, — тот двинул машину, гмыкая, оттаяв, рассказывал под мурлыканье магнитофона:

— Черти что творится щас, в городе. Я ж по ночам карпалю, чтоб в дом какую копейку привезти. Двое детей, а? Жрем тока вот с моей ночной зарплатки, я на складе работаю, там уже полгода не плотют. А вчера садится, фифа такая. Ну, я не тебя, ты ж уже взрослая дама. А та — ссыкушка, лет, наверное, семнадцать. «Взрослая дама» — похоронно гудело в голове Ласочки. Она кивала, сочувственно улыбаясь и укладывая сумочку на коленках.

— Пищит, мне на Шестева, значит аж на саму окраину. Я и повез. А там пустырь между домов, так она мне — остановитесь. Ну, встал, может, пописять решила в кустики. А она — юбку сымает. Пищит, денег нету, дядя. Тьфу. У меня дома жена, детей двое, я еду и щитаю, вот два кило картошки наездил, и на бензин, а вот Анечке шоколадку… И тут значит, заместо картошки она мне раздевается! Ласочка сочувственно ахнула, качая головой. Ободренный водила продолжил: