Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Ничего не включайте. Люда, вы поняли? Не пытайтесь свет или чайник. Укройтесь одеялом, если к ночи не перестанет, то спать будет холодно. Двери открывайте пореже. И мальчиков не пускайте одних, в туалет.

— Да. Да-да, — закивала Люда, стискивая пальцы, — а вы что же? Куда?

— Я пойду берегом, до скал. Ивана попрошу, пусть посидит в холле, там телефон.

— Мы тоже хотим, — сообщил Саша, возясь на постели, — где телефон.

— И медвезилла, — добавил Сережа. Фотий коротко улыбнулся:

— Как Иван устанет, вы его смените. Выходя, вполголоса сказал расстроенной Люде:

— Я к тому времени уже вернусь. Не волнуйтесь.

— Вы уж вернитесь, Федор, без вас тут как ночевать? Если такое. Вытащенный из своего номера сонный Иван, волоча с собой полосатое одеяло, прошел за Фотием в сумрачный холл, зевая и ошарашенно поглядывая в окно, выслушал негромкие распоряжения. Положив трубку, в которой, на удивление, еще слышался тонкий ленивый гудок, Фотий приоткрыл двери и пробежав двор, вернулся на крыльцо, отомкнул двери и вошел в пустой и мрачный коридорчик. Найдя под вешалкой старые ботинки, натянул носки, крепко зашнуровал щиколотки. Надел и тщательно затянул на себе серебристую штормовку.

Подумав и внутренне морщась, сунул в глубокий карман плоскую фляжку со спиртом, на случай, если придется откачивать… Взял легкое одеяло, увязанное в непромокаемый сверточек, добавил еще одну штормовку. Приладил рюкзак, потуже затягивая лямки. И оглядев пустое, мертвое без Ники и Пашки жилье, вышел в ливень. Серый сумрак потихоньку густел, хотя до заката было еще далеко.

Ветер уже не носился из стороны в сторону как оглашенный, дул ровно и мощно, так что пласты воды мерно летели со стороны Низового в сторону скал тайной бухты. И Фотий, накинув капюшон, запер двери, вышел в распахнутые ворота, и, спустившись к полосе бешеного косого прибоя, пошел навстречу небесной воде и ветру, держа капюшон руками.

Он не хотел стягивать его на лбу, чтоб уши становились глухими.

Брел, сгибаясь и отплевываясь, прикрывая глаза. Время от времени скидывал трепещущую тряпку на затылок, замирал, прислушиваясь и оглядываясь. И снова натягивая серебристую плащевку на лоб, делал еще два десятка шагов. Прогонял мысль о том, что может пройти в паре метров от нее, лежащей без сознания. И пойти, удаляясь и удаляясь.

Глава 22

Широкий проем между бетонных стен был виден из Никиного угла узкой и далекой полосой. Пока горел костерок, полоса тускло светила серой круговертью, и оттуда долетал мокрый холодный сквозняк, колыхая низкие языки пламени. Тогда у нее дрожали плечи и мерзла спина.

Связанные руки теперь лежали на коленках. …Когда кинул ее к стене, закричала, мучаясь, с выломленными за спину руками:

— Я не могу! Сидеть не могу! — и замолчала, испуганная. Но Беляш неожиданно переполз ближе и, толкая, снял с запястий узкий ремень, позволил перенести затекшие руки вперед, и снова связал их, так что она со вздохом облегчения откинулась к шершавой стене. Облизывая языком сухие губы, следила, как он снова уселся напротив, большой, рыхлый, в растерзанной цветастой рубашке. Стащил мокрые ботинки, откинул в сторону, вытянул к огню ноги, шевеля пальцами. И нашарив рукой в темноте, вытащил початую бутылку водки.

Запрокинув голову, глотнул, красный свет пробежался по кадыку, припорошенному светлой щетиной — в мелькании пламени она казалась розовой, и Нику замутило.

— Дует, — хрипло сказал, мигая глазами. На широком лице возникло тягостное недоумение. Осмотрел Нику, будто не понимая, откуда она тут взялась. И добавил тоном, каким ведут светские беседы о погоде:

— И льет. Слышь, как? Поднимая белесые брови, ждал ответа. Ника молчала, незаметно напрягая и расслабляя запястья. Вот скотина, кажется, пьян в дым, а связал крепко.

— Гребуешь, — с некоторым удовлетворением отметил Беляш и снова хлебнул, вытер ладонью рот. Пил, как воду, и Ника снова испугалась.

Южноморская девочка, в свое время побегавшая на местные дискотеки, она знала это состояние. Как смеясь, говорили большие опасные мальчики, что уходили из школы после восьмого класса учиться в бурсы, вернее, спиваться или погибать от ножевых ударов в драках, — если пьется, как вода, говорили они, значит, все, кранты, белка скоро притопает. Беляш аккуратно поставил бутылку, та блеснула кровавым от пламени круглым стеклом.

— Что зыришь? Не нрааица? А если я щас… Полез рукой куда-то в согнутые ноги, шипя и цыкая языком. Края штанин, темных от сырости, задрались над босыми ступнями. Ника зажмурилась и стала лихорадочно дергать ремень, топыря пальцы. Перед закрытыми глазами вдруг всплыла картинка, как он, голый и мерзкий, так же делает что-то руками, а после, взбесясь, орет на нее. «Он не может»… Мысль трепыхнулась, на секунду успокоив, и тут же вспыхнула, пугая. Не может, и потому бесится… И нет никого, как там. Нет мужиков. Он ее просто убьет. Некому отдать и смотреть. Нельзя было сидеть с закрытыми глазами, и она открыла их, и сразу, не давая себе времени подумать, сказала в широкое яростное лицо:

— Ты не в седьмой школе учился?