Языческий лорд

— И все поля гниют под этим дождем, — продолжал я. — Никогда не видел, чтобы погибло столько урожая.

— Ярл Кнут будет милосерден, — заявил Бьойргульф.

— Тебе следовало бы беспокоиться, милосерден ли я.

— Если им причинят боль… — начал он.

— Не будь глупцом, — оборвал его я, — конечно, им не причинят вреда. Если ты сделаешь именно то, что я тебе велю.

— Я… — снова начал он.

— Завтра утром, Бьйоргульф, — заявил я, как будто он и не пытался вступить в разговор, — ты заберешь отсюда своих людей. Вы отправитесь на восток, на холмы, и к полудню вас здесь уже быть не должно.

— Мы…

— Все вы, и лошади тоже, на холмы. А если ты останешься здесь, вблизи города, если я увижу хоть одного датчанина поблизости от Глевекестра после полудня, я выпущу кишки дочери Кнута и отправлю их тебе в подарок.

Я одарил его улыбкой.

— Было приятно с тобой побеседовать, Бьйоргульф. Когда отправишь гонца к ярлу, передай ему мои приветствия и скажи, что я оказал ему ту услугу, о которой он меня просил.

Бьйоргульф нахмурился.

— Ярл попросил тебя об услуге?

— Да. Попросил узнать, кто его ненавидит, и выяснить, кто захватил его жену и детей. Ответ на оба вопроса, Бьойргульф, — Утред Беббанбургский. Так ему и скажи. А теперь иди, от тебя несет, как от козьего дерьма, вымоченного в кошачьей моче.

А мы подошли к Глевекестру, и огромные северные ворота медленно открылись, а баррикаду за ними растащили, и люди радостно приветствовали меня с крепостного вала, когда два наших флага пронесли под сводом римских ворот.

Копыта лошадей громко застучали по древним камням, а на улице стоял Осферт, ожидая нас, он выглядел счастливее, чем когда-либо, а рядом с ним находился епископ Вульфхед, который сжег мой дом, а над ними на лошади, покрытой серебром, сидела моя золотая женщина, Этельфлед Мерсийская.

— Я же сказал, что найду тебя, — радостно заявил я ей.

Так я и сделал.

Когда я навещал своего кузена Этельреда, что я делал крайне редко и неохотно, то ехал в его дом за пределами Глевекестра, который ныне, как я предполагал, обратился в пепел.

Я редко бывал внутри города, что был более впечатляющим, чем Честер. Дворец представлял собой башню, сложенную из тонких римских кирпичей, когда-то облицованных мраморными плитами, но теперь большую часть из них пережгли в известь, осталось лишь несколько ржавых железных скоб, которыми раньше крепился мрамор.

Теперь кирпич был увешан кожаными панно с изображением разных святых, среди которых был и святой Освальд, изрубленный злодеем зверского вида, который ревел, показывая окровавленные зубы, а Освальд бессмысленно улыбался, как будто приветствуя смерть.

Ирония заключалась в том, что этой злобной тварью был Пенда, мерсийец, а его по-дурацки выглядящая жертва — нортумбрийцем и врагом Мерсии, но у христиан смысла не сыщешь. Теперь Освальда почитали его бывшие враги, и армия мерсийцев пересекла Британию, чтобы найти его кости.

На полу дворца был выложен один из тех замысловатых узоров из маленьких кусочков, этот изображал воинов, приветствующих своего предводителя, стоящего в колеснице, которую тянули два лебедя и рыба.

Наверное, жизнь в те дни была другой. Большие колонны поддерживали сводчатый потолок, на котором еще кое-где осталась штукатурка, покрытая рисунком, едва различимым на фоне оставленных водой разводов, а в дальнем конце зала возвышался деревянный помост, где кузен разместил задрапированный алой тканью трон.

Второй трон, пониже, очевидно, предназначался для его новой женщины, отчаянно желавшей стать королевой. Я сбросил этот трон с помоста, уселся в алое кресло и посмотрел вниз, на знатных людей города.

Эти люди, церковники и законники, стояли на изображении колесницы и глядели с робостью.

— Глупцы, — рявкнул я. — Вы все — глупцы, которые только и умеют, что лизать зады, нести чушь и совать свои носы куда не следует.

Я собирался насладиться своей речью.

Должно быть, в зале собралось десятка четыре мерсийцев, все они были олдерменами, священниками и танами, оставшимися защищать Глевекестр, пока Этельред искал славу в Восточной Англии. Здесь была и Этельфлед, но ее окружили мои люди, отделив от остальных мерсийцев. Она не была единственной женщиной в зале.

У одной из колонн стояла моя дочь Стиорра, которая жила в доме Этельфлед, и вид ее продолговатого, серьезного и прекрасного лица внезапно оживил в моей памяти образ ее матери.

Рядом с ней стояла еще одна девушка, примерно такого же роста, как Стиорра, но светловолосая, в то время как волосы моей дочери были темными, ее лицо казалось знакомым, но я ее не узнал.

Я бросил на нее долгий и пристальный взгляд, больше ради ее безусловной красоты, а не чтобы освежить память, но я по-прежнему не мог ее опознать, и повернулся к остальным.

— А кто из вас, — спросил я, — командует городским гарнизоном?

Последовало молчание. Наконец, епископ Вульфхед сделал шаг вперед и откашлялся.

— Я, — ответил он.

— Ты! — воскликнул я изумленно.

— Лорд Этельред возложил на меня защиту города, — заявил он в свое оправдание.

Я молча уставился на него.

— Здесь есть церковь? — спросил я наконец.

— Конечно.