Язычник [litres]

Лет через десять после той путины Бессонов, огрубевший, отвердевший, и сам испытал те ответственные чувства, вливающиеся в душу, когда, став хозяином маленькой бригады рыбаков, целовал первую с начала рыбалки холодную серебристую рыбину. Эта крупная самка горбуши, мамка, должна была вскоре попасть на сковороду для бесхитростной символической первой жарехи, но уж о чем о чем, а в ту минуту Бессонов меньше всего думал о гастрономических оттенках рыбалки. Рыба для любого рыбака – много больше, чем просто еда, и человек, участвующий в убиении тысяч и тысяч, пусть и маленьких бессловесных жизней, начинает оценивать мир и себя не так, как обычный желудковладелец, который при слове «рыба» поводит носом. И кем был Бессонов в то мгновение, когда прикасался губами к холодному склизкому рыбьему темечку: человеком – не человеком, хозяином – не хозяином, а, скорее, малой частью, каплей в огромном теле моря. В конце концов океан всех выравнивал: и Негробовых, и Бессоновых.

* * *

Через две недели после пожара Бессонов провожал жену на материк. Несколько часов они маялись в Южно-Курильске, у кассы на пирсе, в толпе таких же утомленных островитян: кто сидел на единственной лавке, кто – на чемоданах или низком заборчике, а некоторые сели кружком в отдалении прямо на камни.

Бессонов думал, что его одолевает странная маета: оказывается, можно было торопить время и вместе с тем тянуть его – неизбежность торопит, недосказанность тянет. И так, наверное, всегда бывает у человека, плохо ему или хорошо, но время всей его жизни устроено двояко.

– Ветровку на спине испачкал, – говорила Полина Герасимовна, – обелился где-то. Сними…

Он с неохотой снял. Она взяла ветровку, пошла к воде, стала нагибаться, чуть приседая в коленях, окунала ладонь в воду и терла испачкавшуюся ткань. Он смотрел на нее, на ее полное тело, на котором обтягивался, обхватывая ее всю, тонкий плащ, когда она приседала и наклонялась к воде, и он думал о ней тягуче, с мутным осадком на душе: «Вот жена моя, и я прожил с ней столько лет…» И он не в силах был понять, испытывает ли сожаление, что она уезжает. Он, скорее, поверхностно, рассудком понимал, что надо бы пожалеть и ее, и себя, а выходило так, что, когда проскакивали в ее разговоре слова: «Ты приезжай до декабря…» или «Много икры не заготавливай, в этом году не очень выгодно…» – он, опережая собственные увещевания, успевал подумать с желчностью: «А приеду ли. Стоит ли» Его полнило чувство, что она уезжает, как бы наделенная правами оскорбленной, а он остается с некой виной перед ней.

Она вернулась с берега, но он не надел ветровку, остался в теплой сорочке. Морось кончилась, земля и море парили.

Оба молчали, оба торопили и тянули время. Ему было несколько неловко теперь перед ней: эта ее мягкость и внимание – схватила ветровку, побежала чистить. Но она вдруг ляпнула:

– Ладно, не дуйся, я на тебя обиды не держу.

И он едва сдержался от ядреного словца.

– Ну спасибо, уважила, простила… – выдавил он, наполняясь раздражением и понимая, что уже не смолчит. Заговорил резковатым тоном: – Ты забыла, наверное, как не я, а ты все перевернула с ног на голову? Разве мне маразм твой нужен был? – и передразнил гнусаво: – Ой, давай еще годик и еще годик, на машинку бы, на квартирку бы… – Он помолчал немного и добавил с упрямым сожалением: – А ведь я был полон надежд, и у меня – да! – были идеи…

– Может, хоть сейчас не будешь? Опять ты со своими идеями… – Она поморщилась с выражением укора и превосходства, с той миной, которую старший опытный человек изображает, когда при нем что-то сморозит юнец. – Единственное, чего я хотела, – пожить по-человечески.

– Да откуда тебе знать, что это такое – по-человечески? – начал было он, но тут же улыбнулся и продолжил с ироничной язвительностью: – А ты разве не по-человечески жила? Да ты жила, как заслужила. Ты детсадовский музработник средней паршивости. Чего ты хотела сверх того? В консерваторию?

– Ой, Семён, ты повторяешь одно и то же уже который год.

– Ах, ну да, ты денег хотела, достатка?

– Да, хотела, – она ответила с вызовом.

– Но с чего ты взяла, что я тебе такую жизнь должен был обеспечивать? Кто ты есть?..

– Ты совсем уже заболтался… Хотя бы сегодня…

– Ничего я не заболтался. Твоя жадность утопила меня, да и сама ты в ней утонула. Саранчовая какая-то жадность. Ты мои идеи утопила, личность во мне утопила. Я твоим роботом-добытчиком стал…

– Много ты добыл, – кисло улыбнулась она.