Язык ада

С годами он становился все более загадочным. Прошли времена, когда он бродил по улицам, внимательно разглядывая витрины, в которых не было ничего интересного, или сидел в кафе, с пустой чашкой кофе, и просматривал перевод детективного — и реже научно-фантастического — романа. Теперь его видели на улице все реже и реже, он никогда не говорил о своих случайных и, пожалуй, нелегальных работах, он никого не приглашал в свою квартиру, которая, как можно было предположить, была вся забита книгами и где царил вечный беспорядок. Казалось, что он материализуется только на наших еженедельных встречах, чтобы потом снова вернуться в ту таинственную область, где он жил в одиночестве. Мы с Диего и Хорхе много раз развлекались, строя догадки по поводу Грога: то ли он принадлежит к какой-нибудь политической партии, то ли, памятуя его дзенские притчи, к восточной секте. Однажды Хорхе ошарашил нас новостью, что Грог полностью забросил работу (он жил на содержании у матери) и теперь целыми днями лежит на диване, глядя в потолок и предаваясь бесполезным размышлениям, и лишь иногда выбирается в город, чтобы прогуляться по центру, сходить в кино на ночной сеанс и посетить одну замужнюю даму, которая живет в особняке. За спиной Грога мы описывали его жизнь, когда он был с нами — молчали.

Но сейчас нас было только двое, и между нами повисло тягостное молчание. Отсутствие Диего стало обязательной темой для наших бесед, если бы мы о нем не вспоминали, наш разговор ограничивался бы тривиальными замечаниями о том о сем.

Начал я:

— Вот и Диего ушел, только мы с тобой и остались.

— Да, похоже на то.

— Он получил важный пост. Ему всегда нравились компьютеры. Сейчас он уедет на стажировку в Торонто, а потом его направят в какую-нибудь развивающуюся страну.

— А вот я не люблю путешествовать. Я бы просто не смог жить нигде, кроме нашего города.

— А я бы поездил по миру, ну, или хотя бы по стране.

— Я представляю себе музеи, пейзажи, аэропорты, и у меня начинается клаустрофобия. Люди переезжают туда-сюда, а мир остается на месте. Мы можем поехать куда угодно, но ночь везде одинаковая — на неудобной кровати в душном гостиничном номере, и ты лежишь и разглядываешь паутину на потолке. Я тебе не рассказывал историю про пилигрима, который искал храм Иснара?

Он мне рассказывал столько историй, что они все смешались у меня в голове.

— Один священник видит во сне позолоченный с голубым храм. Он воспринимает это как знак, ниспосланный ему свыше, и отправляется на поиски храма. Путешествие длится годы, никто не видел этого храма, и мало кто о нем знает, но один человек вспоминает его название: Иснар. И вот пилигрим начинает расспрашивать об Иснаре у людей в каждой деревне, мимо которой проходит. И ему отвечают: Иснар проходил здесь много лет назад, Иснар был рядом с озером, но уже ушел. Священник думает, что над ним смеются или путают храм с каким-то человеком. Путешествие приводит его в пустыню, и, когда он уже умирает от жажды, он видит вдалеке купола храма. Приблизившись, он узнает храм, который видел в том сне. Но храм движется: тысячи верующих тянут его за собой, поднимая на бесчисленных рычагах. «Куда вы катите этот храм?» — спрашивает пилигрим. «Мы ищем человека, который видел храм во сне», — отвечают ему. «Это я. Я потратил всю жизнь, чтобы его разыскать». «Вот дурак, — упрекает его кто-то из священнослужителей. — Мы были у тебя дома, но тебя не застали. Мы искали людей, которые тебя знают; мы думали, что ты умер. Если ты покинул свое жилище, как же ты можешь ждать встречи со своей судьбой?»

— А мораль? — спросил я после паузы, хотя знал, что главным для Грога в его дзенских притчах было отсутствие всякой морали.

— Когда человек отправляется в путешествие, судьба отнимает у него надежду.

Грог нуждался в аудитории; когда перед ним был всего один слушатель, его слова теряли силу убеждения. Он был как гуру с единственным учеником, лишенный эха, которым его слова отзываются в других и которое есть источник его могущества.

Презентацию «Замен» едва не отменили, причем буквально накануне. Профессорский состав объявил забастовку, к которой вскоре — хотя и по другим причинам — присоединились и остальные преподаватели. К счастью, до нашей кафедры дошли лишь слабые отголоски конфликтов, забастовок и студенческих манифестаций. Студенческие организации не пытались раскручивать маховик событий, до нас доходили лишь слухи о том, что происходит в других местах. В здании почти никого не было, мне нравилось закрывать кафедру на ключ и в одиночку прогуливаться по пустым коридорам.

Я воображал себя миллионером, у которого было столько вещей, что он мог позволить себе забыть о некоторых из них. Я представлял, что осматриваю это здание, чтобы принять решение о его дальнейшей судьбе. В конце концов я решил открыть здесь музей в честь себя самого, с несколькими экспозициями, посвященными различным эпизодам моей жизни (казавшейся мне очень интересной). Погруженный в эти мечты, я поднялся по лестнице на пятый этаж.