Язык тела: природа и культура

По мере того как размеры групп у гоминин постепенно увеличивались в процессе эволюции, в их состав помимо близких родственников стали входить дальние родственники и неродственные индивиды, в результате проблема поддержания групповой стабильности становилась все более острой. В условиях близкородственных коллективов родственный альтруизм мог играть ведущую роль в кооперации на групповом уровне. В группах большего размера этот механизм уже был явно недостаточен. Потребовались другие мощные механизмы социальной интеграции. Ведущую роль в арсенале таких механизмов, по-видимому, стал выполнять реципрокный альтруизм. Сам по себе реципрокный альтруизм не является исключительным продуктом эволюции гоминин. Реципрокность в достаточно выраженной форме описана у других животных, например у летучих мышей-вампиров, шимпанзе и бонобо (de Waal, 1996; Wilkinson, 1984). Однако возрастающая потребность в постоянной поддержке, кооперации и взаимопомощи между сородичами на протяжении последних двух миллионов лет эволюции гоминин стимулировали у них развитие реципрокного альтруизма в небывалых по сравнению с другими видами приматов масштабах (Trivers, 1972).

Каким образом реципрокный альтруизм получил значительное распространение у гоминин, если, как было отмечено выше, человек исключительно преуспел в обмане себе подобных? Действительно, реципрокный альтруизм требует определенного уровня доверия между кооперирующимися партнерами. С точки зрения индивидуальной приспособленности, стратегия обманщика может показаться в высшей степени адаптивной: индивид получает помощь от других, не обременяя себя никакими обязательствами в оказании ответной услуги бывшим помощникам. Однако действия обманщиков сказываются крайне негативно на функционировании целой группы. За обман другие платят обманом, всеобщая атмосфера подозрительности и недоверия подрывает кооперативные устои группы и ставит под угрозу ее существование как единого целого. Раздираемая междоусобными конфликтами группа распадается на мелкие группировки, которые оказываются менее конкурентоспособными в борьбе с соседними группами за ограниченные пищевые ресурсы и пространство. Таким образом, в условиях интенсивной межгрупповой конкуренции у гоминин, отбор на соблюдение правил реципрокного альтруизма мог идти достаточно интенсивно: сплоченность группы выступала основным залогом для выживания ее членов, и на этом фоне кооперация становилась более выгодной для индивида, чем стратегия обманщика.

Потребность в кооперации и социальной интеграции послужили стимулом в формировании у человека чувства стыда и вины. Хотя обе эмоции основаны на индивидуальном осознании факта собственного нарушения социальных норм, чувство стыда базируется на страхе быть отвергнутым группой, тогда как чувство вины может преследовать человека даже при условии, что другие никогда не узнают о его "дурном" поступке. Большинство антропологов сходятся во мнении, что стыд представляет собой эволюционно более древнюю эмоцию, чем вина. Этот тезис подтверждают многочисленные факты о групповом самосознания у представителей бесписьменных обществ: индивиды часто не способны отделить себя от группы и часто определяют себя посредством описания своей роли в группе (Лурия, 1974; Ong, 1982). Формирование чувства вины, по-видимому, было связано с новым этапом развития личности в истории, сопряженным с возникновением письменности и развитием более высокого уровня аналитических способностей.

Некоторые исследователи предполагают, что эмоции стыда и вины отбирались на сексуальном и социальном уровне, поскольку от них в значительной мере зависел контроль над подростками со стороны родителей, супружеская верность и индивидуальное соблюдение групповых норм (Parker, 1998). Дети, способные руководствоваться чувствами стыда и вины, с большей легкостью принимались семьею и племенем, а стало быть получали значительные адаптивные преимущества в выживании и воспроизводстве от членства в группе, чем те дети, которые игнорировали моральные ценности.