Язык за зубами

Я потеряла своё русское имя. Выходя из мэрии, я стала вспоминать все годы, когда думала, что оно у меня ещё есть, тогда как его уже не было. Я потеряла его в Сент-Этьене. Сама того не осознавая. Мне хочется вернуться туда. Как будто я могу найти своё имя где-то по дороге между домом и школой. В последний визит туда я уже давно жила в Париже. Тогда я только что бросила Sciences-Po, чтобы поступать в театральный. Стояло лето. Мой отец только что снова женился. Он позвонил мне и сказал, что переезжает. В другой город. Надо съездить из Парижа в Сент-Этьен, чтобы забрать всё, что там ещё лежит из моих и маминых вещей. Я отправляюсь туда, когда там никого нет. Устраиваюсь, начинаю разбирать коробки. С утра до вечера. К концу выходных осталась одна последняя коробка. Внутри: Французский для малышей с улиткой во фригийском чепчике на обложке, кассета Джо Дассена, на которой он сидит в позе лотоса на краю трамплина у бассейна, пластиковые пакеты магазина Tadduni с подарками, которые так и не подарили. Между маминым беретом и моим свёртком с сотками выныривает телефонная книжка. Это моя. На обложке – породистая лошадь встаёт на дыбы на фоне заката солнца в Камарге. Я открываю её, пропускаю страницы под большим пальцем. Она полна домашних телефонов, номеров с индексом Сент-Этьена – 04 77. Морганы, Марлены, Джессики. И на букве К – Колетт и Морис. Это мама записала их номер в тогда ещё пустую книжку. Заложила основу всех будущих 04 77.

Морис умер, что с Колетт – не знаю. Но мне хочется попробовать. Я иду за телефоном. Заранее объясняю себе, что расстраиваться не надо. Конечно, в этом не было бы ничего удивительного. Что она съехала, квартиру продала или сдала, что она меня не помнит или вообще, кто знает, жива ли она ещё. Я набираю номер. Гудки. Ещё гудки – и берут трубку. Я говорю: Алло, извините за беспокойство, я пытаюсь дозвониться до, то есть я хотела бы поговорить с Колетт, которая раньше тут жила, это Полина, то есть Полин, дочка соседей, которые когда-то жили напротив вашей квартиры. Полин. Я узнаю этот голос. Это она. Только она произносит Полин, так долго задерживаясь на «и». На этот раз «и» длится ещё дольше – это «и» внезапной встречи.

Конечно, она помнит, я часто вас вспоминаю, когда прохожу мимо вашей двери. Ей не верится, что это я. Она спрашивает меня обо всех и обо всём, я чувствую, что она боится спросить, живы ли родители мамы. Я говорю ей, что бабушка умерла три года назад, дедушка живёт один. Колетт всё так же живёт напротив нашей квартиры. Но без Мориса. Мы говорим много и быстро, переходим от её здоровья к моим романам, от моих путешествий к её внучкам, от её сына к моей сестре, уехавшей жить в Москву. Мы говорим про то время, когда мы только приехали во Францию, про то, как они возили нас на машине в Ашан Центр’Дьё, про ужины-раклет, про хризантемы. Колетт вдруг произносит: Хорошо нам было всем вместе, вшестером. После этого наступает пауза, мы обе замолкаем. Эта пауза – это Морис. Эта пауза – это моя мама. Затем мы обещаем друг другу не терять связь и скоро увидеться. Перед тем как повесить трубку, я спрашиваю, живёт ли там кто-нибудь. В нашей квартире. То есть в квартире напротив. Ещё как, – говорит Колетт, – её снимает семья. Пара с двумя детьми. Мы отлично ладим. Они только что приехали во Францию. Они мне напоминают вас, ни слова не говорят по-французски.

На следующий день после моего рандеву с Каролин я заполнила новый бланк и вернулась в мэрию Монтрёя. У меня было впечатление, что я иду забирать ребёнка из детдома. На стойке регистрации я сказала: Здравствуйте, я пришла, чтобы вернуть себе своё имя. Мне дали лист бумаги, который надо подписать, и талончик в очередь для подачи заявления. Ответ пришёл три месяца спустя, в конверте с распиской: Нет. Нельзя носить имя Полина. Подавать апелляцию от своего имени тоже нельзя. Если и только если я найду адвоката, который меня представит.

* * *

Не исключено, что тот, кто потерял свой акцент, по этому акценту тоскует. Не обязательно, но и не исключено. Возможно, наступит день, когда мой акцент придёт ко мне и потребует объяснений. Ну что, дорогуша, стала разговаривать, как Жан-Пьер Перно? Акцент придёт в конце первой половины дня. В конце первой половины дня никогда ничего не происходит. Либо всё, что должно было случиться, уже случилось с утра, либо оно уже подождёт до вечера. И тут – звонок в дверь. Я смотрю в глазок, говорю: Кто там? Открывай, это твой акцент. Маленькая щуплая женщина с острым взглядом, широким лбом, малиновым шерстяным беретом, закрывающим правое ухо, и с саквояжем в руках. Я отпираю.