XVIII ВЕКВосемнадцатый век что свинья в парике.Проплывает бардак золотой по реке,а в атласной каюте Фелицазахотела пошевелиться.Офицер, приглашенный для ловли блохи,вдруг почуял, что силу теряют духи,заглушавшие запахи тела,завозилась мать, запыхтела.Восемнадцатый век проплывает, проплыл,лишь свои декорации кой-где забыл,что разлезлись под натиском прущейрусской зелени дикорастущей.Видны волглые избы, часовни, паром.Все сработано грубо, простым топором.Накорябан в тетради гусиным перомстих занозистый, душу скребущий[2].Говоря о себе, Лосев особенно непочтителен. Вот один из его автопортретов, в котором тема литературоведческой деятельности разрабатывается подробно, как в анкете или Curriculum vitae:
ЛЕВЛОСЕВЛевлосев не поэт, не кифаред.Он маринист, он велимировед,бродскист в очках и с реденькой бородкой,он осиполог с сиплой глоткой,он пахнет водкой,он порет бред.Левлосевлосевлосевлосевон —онононононононон иуда,он предал Русь, он предает Сион,он пьет лосьон,не отличает добра от худа,он никогда не знает, что откуда,хоть слышал звон.Он аннофил, он александроман,федоролюб, переходя на прозу,его не станет написать роман,а там статью по важному вопросу —держи карман!Он слышит звон,как будто кто казнентам, где солома якобы едома,но то не колокол, то телефон,он не подходит, его нет дома[3].На поверхностном уровне содержание текста больше похоже на донос, чем на анкету. Слово бродскист
звучит почти как «троцкист», фонетическое подобие слов усилено портретным сходством: в очках и с реденькой бородкой. Слово осиполог (т. е. исследователь творчества Осипа Мандельштама) порождает синонимическую игру, и в описании появляется деталь с сиплой глоткой.При восьмикратном повторе местоимения последовательность он / ононононононон
превращается в футуристическую заумь с вытеснением смысла звуком, похожим на колокольный звон. В нем слышится местоимение среднего рода оно, возглас вон, а также настойчиво повторяемый противительный союз: но-но-но-но-но-но-но.Архаизированный оборот его не станет написать роман
в значении ‘он не способен написать роман’ содержит фрагмент его не станет. В дальнейшем тема «я» постоянно связывается у Лосева с мотивом отсутствия и умирания. Фразеологический эллипсис держи карман! (сокращенная поговорка держи карман шире — о напрасном ожидании) в стихотворении Лосева приобретает и другое значение: ‘берегись вора’.В словах Он слышит звон / как будто кто казнен / Там, где солома якобы едома, / Но то не колокол, то телефон
объединены поговорка слышит звон, да не знает, откуда он, пословица дома и солома едома, а в гостях и овес не едят и намек на слова Джона Донна «По ком звонит колокол», ставшие названием романа Э. Хемингуэя[4].В контексте стихотворения звон можно понимать и как те сигналы, которые воспринимает поэт:
…мусический звон, который он будто бы слышал, в следующих строках оказывается телефонным звонком, — на который он не отвечает, потому что его нет дома. Такое самоуничижение, доходящее до самоуничтожения, — ключ к поэзии Лосева.
(Смит, 2002: 377)