Языковой вкус эпохи

В статье «Арго и культура», заключающей его уже упомянутый словарь, В. С. Елистратов остроумно называет арготизацию и варваризацию – не «порчей языка, не паразитическим наростом, а смеховой лабораторией языка». Он развивает мысль Б. А. Ларина о том, что «историческая эволюция любого литературного языка может быть представлена как ряд последовательных “снижений”, варваризаций, но лучше сказать – как ряд концентрических развертываний» (О лингвистическом изучении города. «Избранные работы». М., 1977, с. 176). Рассматривая арго как единицу взаимодействия языка и культуры, автор видит в нем «черновик будущей культуры», каковым был, по его мысли, язык Пушкина по отношению к литературному языку, ибо являлся варваризацией языка Ломоносова или Хераскова. Нормативный язык, по его определению, – не что иное, как арго интеллигенции, которая взяла на себя смелость нормировать язык. Мощные витки культурно-языковых снижений происходили и после Пушкина: разночинная варваризация середины XIX в., опрощение языка в связи с революцией 1917 года, перестроечная и постгорбачевская варваризация 80–90-х гг. XX в. (В. С. Елистратов. Сниженный язык и национальный характер. «Вопросы философии», 1998, № 10).

Несмотря на очевидные перехлесты и преувеличения, здесь есть и рациональное зерно живого отношения к жаргонам, которые способны, на самом деле, обогащать литературно-нормативный стандарт, хотя, несомненно, в безудержном потоке могут его и калечить.

В защиту мата выступили в 1993–1994 годах многие, в частности Ю. Рюриков в ярком памфлете «Русский “любострой” и русский мат». Разобравшись в происхождении “ломового духа”, к которому гораздо терпимее относились во времена Баркова и Пушкина, видя в нем “здоровое русское лихое озорство”, он считает, что «мат, вкупе с полуматом» приживается в литературе как речевой портрет персонажа, как сатирическое остроумие и, возможно, в других нужных для искусства целях. Однако в большинстве случаев “матопись” не может быть эстетически оправдана» (Книжное обозрение, 1993, 25).

Во всяком случае, видеть в использовании ненормативной лексики главную и единственную беду русского языка наивно и совершенно неправомерно. К сожалению, такая позиция встречается часто и, будучи бескомпромиссной, затмевает иные опасности. В передаче В. Листьева «Тема» 4 мая 1994 г. один довольно известный писатель, яростно защищая чистоту русской речи и ополчаясь на ругательства, допустил ряд ошибочных ударений, в частности сказал верова́ния. Когда аудитория вздрогнула, он ничтоже сумняшеся бросил: не до ударений, когда надо спасаться от мата!

Каковы бы ни были индивидуальные оценки, ясно, что в речи изменились, так сказать, пороги смелости, мера допустимости; норма стала более свободной – как в политике, торговле, одежде, танце, поведении и других сферах социальной жизни, так и в общении, в языке. В рассмотренных же примерах можно видеть доведение ориентации на разговорность до крайности моды (см. 0.4.); известная детабуизация очевидна.

2.3. Разрушение необходимого водораздела между «серьезными» стилями и устно-бытовыми типами речи, столь характерное сегодня для газетной практики, является лишь рефлексом происходящего в речи общества в целом или в речи некоторых его влиятельных слоев. Любопытно, что первыми ощутили и отразили изменение речевого вкуса, когда оно еще только зарождалось, поэты и писатели, а не журналисты, подчинившиеся новому вкусу, когда он обратился в крайности моды. Исследователи прозы и поэзии 60–70-х годов увидели в ориентированности на бытовую речь зарождающуюся и перспективную тенденцию всего развития речи и языка (см. упомянутые сборники: «Языковые процессы современной русской художественной литературы»).

Почти одновременно лингвисты (прежде всего, как уже отмечено, О. А. Лаптева) описали устно-разговорное влияние на научную и «радиотелевизионную» речь; была поставлена проблема нормативности некодифицированной литературной речи с призывом «признать существование особых разговорных норм наряду с привычными всем книжно-письменными нормами» (О. А. Лаптева. Говорят с телеэкрана. РР, 1993, 5, с. 49), утверждая их таким образом достаточно смело законной чертой и языка масс-медиа, и литературного языка в целом.

Любопытным проявлением тенденции к неограниченной свободе самовыражения, связанной с глубокой неудовлетворенностью жизнью и пессимистическим показным безразличием, может служить новая этикетная формула. Она выражает общее вкусовое настроение, моду на какую-то отчаянную печальную откровенность: на вопрос Как дела? отвечают – Как у всех, произнося эти слова со вздохом, нередко прямо-таки трагически. Ходячим выражением нынешних дней, возводящимся к западным иноязычным образцам, стало – Нет проблем! Интересной ситуацией его употребления может быть уличная встреча с ищущей приключений компанией: Ребята, нет проблем…, то есть своеобразная просьба встречного оставить его в покое, выражение покорности и нежелания развертывать конфликт.