Языковой вкус эпохи

«Нравы наши и язык становятся все разнузданнее… Матерятся очень приличные с виду молодые люди – студенты, матерятся и миловидные девушки… На днях по ТВ передавали, как в Санкт-Петербурге играют спектакль какого-то драматурга, весь основанный на матерщине, и зрители перестают ее замечать, следят только за развитием сюжета. Сын нашего соседа, первоклассник, в семье которого не позволят себе материться, вдруг произносит нецензурное слово. «Откуда? Где ты его слышал?» – «А наша учительница по хореографии так сказала» – обоснованно жалуется журналист в заметке «В классе, как в зоне» и вопрошает: «Это что, уже узаконено? Или при помощи ТВ, театра, некоторых бойких газетенок подобное становится нормой, и мы теряем и себя, и свой язык?» (Изв., 17.2.93).

И в самом деле, чего же ждать, если в Верховном совете страны возможно, например, такое: Послал на три буквы… Как сказал народный академик Хасбулатов: «Нельзя и рыбку съесть, и…» И зал счастливо рассмеялся (МН, 1992, 51–52).

Еженедельник «Новый взгляд», издание газеты «Московская правда», без всякого стеснения как в письмах читателей, так и в статьях своих журналистов употребляет выражения вроде: судьба страны решается, бля, а им насрать; за державу, блин, обидно; цель этой паскудины – это растление молодежи; секс у нас теперь, конечно, есть, но секс наш, совковый, когда скидывают одежку, а не раздеваются, трахаются, а не любят; передайте этой суке; пошли все на хер; много у каждого говна, но у вас оно прет наружу; ссы в глаза – все божья роса; чувствуешь себя вместе с вами в дерьме. Один из читателей-критиков еженедельника справедливо пишет: «В вашем “Новом взгляде” превалирует грязь, бульварная мова, которой и вы сами не брезгуете… Читая “Новый взгляд”, трудно отделаться от мысли, что находишься рядом с отхожим местом». В другом письме, похвальном для издания: «О мате и прочей ругани. Люди разные. Наверно, в крови заложено – у некоторых внутренняя тяга к добру, правоте, “правильности”, а у других – к плохому, к грязному, к хулиганству. Таков уровень вашей культуры – пусть будет так. Ценно, что вы делаете…» (все выписки сделаны из номера 51 за 1992 год).

Психолог, журналист, преподаватель факультета журналистики МГУ ничтоже сумняшеся пишет в популярной газете: «речь пойдет о соитии, сношении, совокуплении, коитусе, слиянии, взаимопроникновении, соединении, или, как любят выражаться молодые, о трахе! Безвкусица? Согласен! Но ведь говорят же, говорят: пойдем и потрахаемся… Я могу сделать вид, что не слышу этих слов, не замечаю ничего. Но слово есть, его любят, произносят вполне интеллигентные люди. Оно не матерное, не ругательное, не оскорбительное, оно, если угодно, своеобразный знак нашего нервного времени» (ВМ, 17.9.93).

Естественно, что отношение к подобной речевой манере и особенно к ее защитникам весьма неоднозначное, но, как это не удивительно, отнюдь не стопроцентно отрицательное. Так, поставленная у нас в январе 1993 г. пьеса «Игра в жмурки» насыщена русским нецензурным сленгом. По мнению многих авторитетов, это не эпатирует публику, но «выполняет роль предлагаемых обстоятельств»: двое «гебистов» выясняют отношения друг к другу, к жизни и смерти. Актеры признаются, что в начале спектакля преодолевают психологический барьер, чтобы произнести первое матерное слово, однако смущение быстро проходит: одновременно страшный и смешной диалог двух одиноких и несчастных героев увлекает, ярко раскрывает экзистенциальную драму «потерянного поколения» (Коммерсант, 12.1.93).

Также и пьеса Нины Садур «Частное будущее, или Черти, суки, коммунальные козы», возводящая социалистический абсурд в превосходную степень, требует «абсолютного реализма от исполнителей» (Пьеса поставлена студтеатром МГУ. Куранты, 1993, 19). «Великий и могучий русский мат» является, по словам критика «главным выразительным средством» спектакля «Игра в жмурки» (Экстра-М, 1994, 41).