Языковой вкус эпохи

Для вкусового настроя нынешнего общества показателен явно немыслимый несколько лет тому назад выход в свет «Толкового словаря современных разговорных фразеологизмов и присловий» В. П. Белянина и И. А. Бутенко (М.: Российский институт культурологии, 1993), в котором собраны шутливые, остроумные фразы, пословицы, цитаты, переделки с явной ориентацией на нелитературность. В «Вводных замечаниях» авторы особо оговаривают наличие в словаре выражений, «обычно допустимых лишь при крайне фамильярных отношениях собеседников… в которых содержатся явные упоминания или более или менее явные намеки на уродства, гениталии, половой акт, экскременты». Словарь быстро разошелся, и авторы поспешили подготовить его расширенное и исправленное издание под заголовком «Живая речь. Словарь разговорных выражений» (М., 1994).

История этой книги, если верить заметке в газете «Сегодня» от 22.7.94, такова. Прибывший в Россию иностранец наивно полагал, что выучил русский язык в совершенстве, но не мог понять московскую публику. Тогда он, «задействовав знакомого журналиста, отправился в ближайшую пивную, где организовал приличествующую дозу всем присутствующим, после чего включил диктофон». Записанное филологи обработали, спонсором явился фонд Сороса, и этот труд пользуется громадным спросом, особенно у русскоязычной эмиграции. Ей особенно приятно узнать, что на родине жизнь бьет ключом, и все по голове.

Подобные словари, отвечая сегодняшнему языковому вкусу, оказались товаром, который хорошо идет. Появился объемистый «Словарь московского арго: Материалы 1980–1984 гг.» В. С. Елистратова. Ср. также: И. Юганов, Ф. Юганова. Русский жаргон 60-х – 90-х годов (М., 1994); В. Шляхов, Е. Адлер. Русский сленг (New York, 1995). В сущности, подобных работ, особенно выпущенных за рубежом (см. хотя бы: A.Flegon. За пределами русских словарей. London: Flegon Press, 1973; D.A.Drummond, G.Perkins. A Short Dictionary of Russian Obscenties. Berkely, 1973), по большей части худшего в лингвистическом плане качества, появилось много, что, конечно, вызывает и отрицательную реакцию читателей, видящих в них не просто констатацию, а злонамеренную попытку узаконения арготизации литературного языка.

Как бы предчувствуя надвигающееся опросторечивание языка, архиепископ Вологодский еще в разгаре перестройки выступил со статьей «Против сквернословия», в которой бичевал тех, «кто не умеет обходиться без мата, как не может без курева или выпивки», и напоминал христианскую заповедь: «никакое гнилое слово пусть не исходит из уст ваших» (Пр., 22.8.88).

В большинстве случаев, однако, возмущенные голоса не обременяют себя анализом и ограничиваются восклицаниями вроде «В какой еще стране разговорная речь переполнена до отказа вводным сквернословием?!» (РВ, 25.9.93). «Порчу языковых нравов», «ренессанс площадного языкотворчества» некоторые объясняют довольно абстрактно социальной смутой: «Окопный мат и лагерная феня проникают в устную речь и печатный текст как бы на вполне законных основаниях… Словарные запасы, как и запасы воды, пополняются перед трудным изнурительным переходом. Реформисты пытаются совершать революции в языке, чтобы легче было обращать в свою веру» (Изв., 4.2.95).

Лишь немногие связывают происходящее с социальной и сексуальной раскрепощенностью, с распространением массовой культуры и ее эротизацией как неизбежными спутниками «шоковой капитализации» свободного рынка. Следствием опробования нового, прежде всего ранее запрещавшегося на публике низменного, и служит шокирующая лексика, огрубевший язык. «Эмансипация мата – прискорбные издержки раскрепощения общества», как выразился автор статьи «Мат как зеркало нашей жизни» (АиФ, 1994, 4); матерщиной эпатируют окружающих, создают себе репутацию человека без предрассудков.

Яркой иллюстрацией меткости такого анализа может служить популярная телепередача «Воскресение с Дмитрием Дибровым», первым «нашенским», прорвавшимся на экран. По словам критика, в отличие от официального Кириллова, который «говорил так правильно, что аж противно», разболтанный Дима «практически ни одного высказывания из трех длинноватеньких фраз не может закончить, не запутавшись в падежах, придаточных предложениях или хотя бы ударениях. Он говорит не просто плохо, а воинствующе плохо – утверждая свое (и легиона поклонников) право говорить именно так» (АиФ, 1994, 22). Но понять явление не значит его одобрить, а агрессивное наплевательство на язык опасно, оно нарушает культурную традицию, насаждает безнравственность.